«Ты мне друг или кто?»

Собираю себя в кучу. Не позволяю сознанию культивировать мои запревшие мозги и рассеивать все эти пропащие мысли. На хрен.

Выхожу из душевой и сталкиваюсь с Чарушиным. За ним тащится Фильфиневич. А потом и Тоха с Жорой подтягиваются.

— Франкенштейн прилетал, — поясняет Филя.

— Че хотел?

— Выдернул нас с трени. Велел переться немедленно к декану.

Никто из нас не нервничает, хоть и догадываемся о причине. Первый раз, что ли? Они обязаны сделать нам внушение. Мы должны склеить вид, что вкурили и раскаялись.

— Так что, дашь мне Варин номер? — бросает, будто между делом, Чара, пока мы впятером шагаем по полупустому коридору.

Желудок скручивает. К горлу толкается какая-то желчь.

— Откуда у меня, блядь, ее номер?

— Тогда… Не против, если я сегодня заеду к тебе?

— Она болеет, — бросаю, старательно контролируя голос.

— Прям пластом лежит? — никак не отцепится. — Так я проведать хочу.

— А заодно можно и подлечить, — вставляет Тоха и на пару с Филей ржет. — Хорошенько пропотеть, говорят, полезно.

— А чем она болеет? — хмыкает Жора, якобы его это реально заботит. — Если ангина, советую горловой. И слить, конечно…

Внутри меня такая волна ярости хуярит, ничего не соображаю, когда хватаю друга за барки и как клещ вцепляюсь пятерней ему в глотку. Вцепляюсь и замираю. Не то чтобы резко остываю. Колотит по-прежнему, но проблеск ясности в сознании тормозит действия. И сказать ничего не могу. Выпадаю из реальности, как долбанутый шизик с внезапными переключениями между личностями.

— Какого хера? — хрипит Жора. — Ты чего, бля?

— Ничего, — выплевываю и с силой его отталкиваю.

Остаток пути преодолеваем в тишине. Меня она почему-то больше напрягает, чем вся предыдущая трепня. Ничего удивительного, что в кабинет декана я вваливаюсь бешеный и наглый.

— То, что вы сделали в субботу, за всякие рамки выходит, — впаривает наша краснолицая деканша Ольшанская и, зло сверкнув левым прямо смотрящим глазом, нервно тычет какие-то кнопки на пульте. — Бедная девочка…

Фильфиневичу респект и уважуха — четко взял Центуриона крупным кадром. Едва вижу ее на большом экране, что-то внутри дергается и сливается.

Быстро отвожу взгляд. Сглатывая, не к месту вспоминаю все эмоции, что испытал в тот момент. Какая-то бесовская хрень, но поступок Любомировой, то, как именно она это провернула, заставил меня не просто оторопеть. Намешало за грудь столько всего, что страшно было разбирать и идентифицировать.

— Я… с тобой… никуда… не поеду… — слышу то, что и так помню.

Мне не нужно смотреть на экран, чтобы увидеть, как она стоит под дождем и трясется. Без моего на то влияния, то и дело из глубин памяти ее дрожащие губы лезут.

«Я… с тобой… никуда… не поеду…»

А потом глухую тишину кабинета заполняет тонкий, дрожащий и вместе с тем сильный голос, и у меня перехватывает дыхание. Едва справившись с этой ебучей фигней, сдавленно ржу, когда Тоха вытягивается и с издевкой припечатывает на грудь ладонь. Но в действительности мне ни хрена не смешно.

— Шатохин! — истерично орет деканша, но даже у нее не получается перекрыть назойливый бархатный колокольчик под кодовым земным прозвищем Центурион. Чертов ангел… — Прекрати это позерство!

— А я не могу! Нас ведь с детства учили: под гимн встаем, руку на сердце, и подпевать. Скажите спасибо, что я не пою. Иначе у вас точно случился бы эпилептический припадок.

— Просто прекрати!!!

— Это безусловный рефлекс. Слышали о таком? — уперто долбит этот клоун. — Пока она будет петь, я буду так стоять.

— Ну ты… — зло фыркает Ольшанская и, наконец, останавливает воспроизведение. Шлепнув по столу ладонями, поднимается, прежде чем объявить: — Мы с коллегами посовещались, и я приняла решение отстранить вашу пятерку от тренировок по баскетболу и… — внушительная пауза, во время которой у самой же деканши блудливый глаз дергается. — Бойко, Чарушин, Фильфиневич, Георгиев, Шатохин, — с очевидной неприязнью выговаривает наши фамилии. — Ваши заявки сняты с киберспортивного турнира!

Едва ее адский голос глохнет, в кабинете начинается откровенный кипиш.

— Что, блядь? Да кто вы, мать вашу, такие? — ору я.

Тоха закрывает лицо и дико горланит в ладони. Филя эксцентрично смахивает какие-то папки. Жора стучит по столу кулаками. Только Чара никаких действий не предпринимает.

— Сейчас же уймитесь! — имеет наглость повысить голос прыщ, который называет себя нашим куратором. — Мы слишком многое вам спускали! И все здесь понимают, что тому служило причиной. Но теперь… — тянет резину, пока я, с трудом контролируя дыхание, свирепо таращусь на него. — Я разговаривал с Ренатом Ильдаровичом. Он одобрил наши действия. Так что, ребята, не усугубляйте. Мне бы не хотелось отстранять вас еще и от занятий.