– А чего тебе на Озёрной-то? – спросил старик, окидывая взглядом «Газель». – Городской? К кому едешь?

– Да ни к кому, можно сказать, – ухмыльнулся Домрачёв. Он заметно нервничал оттого, что старик никак не унимал своей настороженности. – Дядя у меня помер. За вещами вот еду, – Степан Фёдорович постучал по двери «Газели». Услышав это, старик вздохнул, взглянул ему в глаза и, смягчившись, сказал:

– Нету у нас Озёрной. Туда ли ты приехал?

– Ох, – быстро заморгав и подняв брови, снова затарахтел Домрачёв, – туда-туда. Может, переименовали улицу?

– Я здесь седьмой десяток живу, – зло ухмыльнулся старик. – Ничего не переименовывали. Дядю как звали?

– Георгий, э-э-э… Георгий Аркадьевич. Домрачёв.

– Домрачёв… – тихо повторил старик.

Лицо его с глубокими морщинами скривилось, рот приоткрылся, глаза устремились вверх, брови нахмурились. Затем он поджал губы и тяжело задышал носом, выдувая через него клубы плотного пара. Было видно, что прозвучавшая фамилия была старику незнакома, но признаться в этом ни себе, ни Степану Фёдоровичу он не мог: стеснялся своей старости и боялся того, что всё больше воспоминаний покидает его сознание.

– Погоди, – невнятно сказал он Степану Фёдоровичу, развернулся и пошёл во двор, крича на ходу. – Надь! А Надь!

Степан Фёдорович улыбнулся, проглотил слюну и пару раз кивнул своему отражению в наполовину опущенном стекле. Он заглядывал во двор через открытую калитку, опираясь на свой локоть, и улыбался. Старик стоял на пороге дома и кричал: – Домрачёв! Был такой у нас? Георгий Аркадич?

– А?! – кричал старушкин голос в ответ.

Старик недовольно покачал головой, махнул рукой и прошёл в дом. Когда он исчез за зелёной дверью, Домрачёв, покряхтев, закрыл форточку, поднялся, сел и, тяжело дыша, стал смотреть на себя в зеркальце и поправлять седеющие усы. Всякий раз, заглядываясь на своё отражение, Степан Фёдорович вздыхал, в груди его тихонько начинало ныть, а густые брови, переползая через широкие дуги, прятали грустные посеревшие глаза. Скулы проступали через тонкую кожу, натягивая узкие морщины, которые в других областях лица уже уверенно складывались в увесистые нагромождения, как меха на аккордеоне. Под кепкой прятались мокрые, прилипшие к лысой макушке серые волосы. А лоб короновали два светло-коричневых старческих пятна в окружении пятнышек поменьше. Домрачёв смотрел на себя и думал: «Неужели так быстро?»

Незаметно для Степана Фёдоровича возле машины возник старик, сиявший от счастья, но честно старавшийся это счастье скрыть. Когда Домрачёв резко повернул голову в его сторону, старик помахал рукой, мол, опусти окошко, и Степан Фёдорович выполнил его просьбу.

– Не в ту деревню ты приехал всё-таки, – с плохо скрываемым ликованием оповестил его старик. – В Мешково дядя твой жил.

– Ну, в Мешково, – согласившись, бодро покивал Домрачёв. – А это не Мешково?

– Даёте вы. Слепые, что ли? – радуясь своей маленькой победе над старостью, старик срывался на Степане Фёдоровиче. – Взрослый мужик вроде. Михайлово это. Ми-хай-ло-во.

– Ах, – стукнул себя по лбу Степан Фёдорович и от смущения осклабился, – вот же бывает. Вот дурак. Ещё думаю, главное, быстро как-то приехал.

– Ладно тебе, дурак, – смягчился старик. – Всякое бывает. Ничего. Бывай, – сказал он и стал разворачиваться.

– Постойте-постойте, – протараторил Домрачёв. Старик остановился. – А до Мешково-то далеко?

– До Мешково-то? Вёрст двадцать, – старик подошёл к машине. – На трассу выедешь и в сторону Уфы поедешь. Там, не знаю, кил'oметров через десять будет указатель на озеро, как бишь его… Тихое! – вспомнил старик. – Ну вот, сворачивай и езжай по грунтовке. Там вроде убирают по зиме. Ну вот, езжай и по сторонам смотри. Будет указатель на Мешково – повернёшь, а там уж сам разберёшься. Тон старика заметно смягчился. На Степана Фёдоровича это небольшое сближение, как и все прочие сближения в его жизни, подействовало очаровывающе. Он одобрительно мотал головой, давая понять старику, что внимательно слушает и всё прекрасно понимает. А когда старик закончил объяснять и засобирался уходить, в Домрачёве проснулась охота поговорить: – Спасибо, спасибо! – благодарил он. – А то я бы тут до ночи мыкался. Никто, главное, не остановился, не поинтересовался, – на старика эти слова лились, как бальзам на душу.

– А кому ж есть дело? Никому. Сейчас умирать будешь – не поможет никто, – возносил себя старик над всем миром. – Хорошо, я тебе подвернулся. А то, гляди, и впрямь вымерз бы весь в своей «Газели». Остановиться-то есть у кого?

– Да-да, конечно. У дядьки в доме и остановлюсь. Хорошо, что жена ваша его знает. Это ж надо, – улыбаясь и кивая, удивлялся Домрачёв. – Откуда ж она знает его?

Старик призадумался. Немного помолчал и, попытавшись вернуть на посерьёзневшее лицо улыбку, натужно и неуверенно заговорил:

– Соседние ж деревни. Тут все друг друга знают.

– Все да не все, – наивно улыбался Домрачёв. – Вы вот не вспомнили. А жена ваша вспомнила.

– Да бабы ж, – махнул рукой старик. – Треплются же. Всё они знают. Степан Фёдорович хотел было ещё что-то сказать, однако старик его перебил:

– Ну, полно болтать. Езжай давай. До ночи б тебе поспеть, а то, вишь, пургу передают.

– Какую ж пургу? – продолжал улыбаться Домрачёв. – Ни облачка на небе, – приоткрыв рот, он нагнулся пониже и взглянул на розовеющий закат.

– Езжай, тебе говорят, – резко сказал старик. – Со светом в деревнях не шибко. Не найдёшь свою Озёрную впотьмах.

– Верно-верно, – вальяжно протянул Степан Фёдорович и, медленно набирая воздух в лёгкие, лениво закивал.

– Ладно, – выдохнул он, – поеду, а то ж опять потеряюсь.

– Давай-давай, езжай, – старик старался любезно улыбаться, но у него это выходило дурно. Домрачёву же разобрать его недовольство не удавалось. – Счастливого пути.

– Спасибо, спасибо, – широко улыбнулся Степан Фёдорович. – Хорошо, что вы мне подвернулись. И жене благодарность передавайте. Ладно, поеду. До свидания.