В старой аптеке мы закупили несколько пакетов разноцветных присыпок с названиями под стать их магическим свойствам – «ломаю крылья», «реж у воду», «чту перекрёстки». Совершив эти покупки, мы поехали в северную часть для сбора листьев на пустыре. В унформы вернулись за полдень. Под соломенным навесом святилища Марсель Пьер приступил к изготовлению эликсира. Он истолок в ступе сухие листья, затем раздробил человеческий череп, пересыпая осколки содержимым пакетиков. Работал он урывками, но кропотливо, напоминая насекомое, занятое ему одному понятным делом. С наступлением сумерек он вручил мне стеклянную банку, в которой лежал тщательно просеянный им тёмно-зелёный порошок.

Рашель откупорила ром, и трижды плеснула из бутылки на землю, задабривая лоа. Марсель одобрительно кивнул. Отпивая из горлышка, я уведомил Марселя о намерении проверить действие вещества на своём враге. Это один белый иностранец, проживающий в Порт-о-Пренсе. О результатах испытаний я сообщу лично. Выразив глубокую благодарность и передав значительную сумму, я, как было обещано, добавил к ней солидные премиальные. Из унфора я уехал уверенным, что «яд зомби» Пьер готовить умеет. И убеждённым, что вещество, изготовленное им по моему заказу, было пустышкой.

В доме Бовуара, куда мы вернулись вечером, меня ожидали четверо. Хозяин представил только меня, пояснив, что гостей интересует цель моего приезда на Гаити. Развернув пакет, я поставил на стол продукцию Марселя Пьера. Судя по виду главный, – хмурый коротышка с огромным животом, – высыпал горстку на ладонь, ковырнул порошок указательным пальцем и вымолвил: «Слишком светлый, на что он годен?»

Его слова были адресованы Бовуару, но рассмеялись все пятеро. Гости не отказались от выпивки, но ушли до начала представления.

– Кто они? – спросил я у Макса, едва мы остались одни.

– Важные люди.

– Хунганы?

Он ответил кивком головы.

Дальнейшие несколько дней я провёл в поисках плантаций калабарской фасоли и дурмана. Гаитянские породы дурмана – подобие сорняков, и я надеялся встретить их повсеместно. Как ни странно, обойдя холмы по горной дороге, ведущей к южному порту Жакмель, я встретил единственную разновидность – ползучий кустарник Datura Metel, высаженный на домашнем участке, полезный, как мне сказали, при лечении астмы. Что касается фасоли, то и тут меня ожидало разочарование. Прочесав ряд болотистых районов и запылённый гербарий сельхозминистерства, я не нашёл свидетельств присутствия этого злака на Гаити.

Однако позднее, гуляя с Бовуаром в горах над Порт-о-Пренсом, я всё же отыскал дурман рода Brugmansia, растущий там для красоты. По виду это узловатые деревца, увешанные крупными цветами трубообразной формы. Несмотря на отсутствие сходства с длинными и тонкими побегами датуры, химический состав этого вида идентичен ей. И не менее токсичен при попадании внутрь. Именно этой разновидностью одурманиваются перуанские курандеро, называя её симора.

Зная, что древесный дурман – растение южноамериканское, и на Гаити попало совсем недавно, я не был уверен, известны ли его свойства здешним крестьянам. Оказалось, что да. Едва я приступил к сбору образцов, с холма прибежали местные, желая узнать, чем меня заинтересовало именно это дерево. Но стоило Бовуару сказать несколько слов, и настроение туземцев существенно изменилось. Двое подростков полезли на дерево за цветами для меня. Я вопросительно посмотрел на своего гида.

– Я сказал им, что вы Великий Бва – дух лесов. – Он ткнул пальцем на старуху с трубочкой в зубах. – Вот она, например, просила, чтобы вы для местных провели купание в травах. Я ответил, что нам некогда. Тогда, говорит, хотя бы детей искупайте. Я ей пообещал, что это как-нибудь в другой раз. Ладно, пойдёмте.

Собрав свои образцы, я спустился с холма на дорогу. К этому времени подножие дерева было усыпано лепестками, и люди запели:

Озадаченный неожиданным дефицитом датуры в полях южной части острова, я решил, что мне пора обратиться по третьему адресу в списке теоретических помощников. В знойный полдень, когда столица пахнет пряностями, я проведал хозяйство Ламарка Дуйона. Так звали психиатра, который работал с Клервиусом Нарциссом.

Секретарь проводила меня в строгий кабинет, где помимо стола из чёрной древесины, на бирюзовой стене висело два портрета в рамах под цвет стола. Один представлял собой громадное фото доктора Франсуа Дювалье, чьё место в большинстве учреждений на тот момент уже занимал его сын [57] . На фото поменьше красовался молодой, с трудом узнаваемый Натан Клайн с армейской стрижкой и в роговых очках. На стене по соседству висела грамота с благодарностью американским институтам за их помощь в строительстве клиники, и ещё одна – с благодарностью фармацевтическим фирмам за бесплатные лекарства на первых порах работы. За решёткой стоял аппарат для лечения электрошоком. Допотопный вид устройства пробуждал нездоровую ностальгию. Обстановка этого места напоминала натюрморт конца пятидесятых. С тех пор никто сюда не вложил ни копейки.

Сам Ламарк Дуйон оказался благостным и тактичным джентльменом, чья проблема не столько в недостатке субсидий, сколько в несоответствии западного уровня его квалификации как учёного – уровню развития туземцев и нарочито африканскому духу местной культуры. Ламарк Дуйон пытался «сидеть на двух стульях». Как руководитель единственного на острове института психиатрии, он был авторитетным специалистом мирового класса, но как лечащий врач – он практиковал там, где европейские представления о здоровой психике не стоят ничего.