Я не сразу понимаю, что ладонь мужчины лежит на моем колене, чуть поглаживая его. А потом находит мою руку — и наши пальца переплетаются. Мы продолжаем внимательно смотреть кино, переглядываясь порой, как подростки. Когда на экране начинает грохотать битва, Чез дергает меня за рукав. А поворачиваю голову — и чужие твердые губы легко накрывают мои — снова. Горьковатый запах кружит голову, сердце бешено стучит, грудную клетку распирает, а пальцы холодеют.

Мне приятно, жарко, томно… В животе тяжелеет. Я облизываю губы, когда чужие на миг отрываются — и сталкиваюсь с горячим тяжелым взглядом чернеющих глаз. Не знаю, как нахожу в себе силы отвернуться. Я не люблю публично выражать свои чувства, это слишком личное, слишком интимное, чтобы выставлять на обозрение чужих людей даже в кинотеатре.

После сеанса мы одеваемся и молча выходим на улицу.

— Я обидел тебя? Мне казалось, что ты не против, — голос Чезаре звучит хрипловато.

— Все нормально, — кусаю губы, отворачиваясь. Собака ты на сене, Романова. Цветочек хренов, росянка.

И сама не готова, и другим отдать больно. Вот только перед глазами ещё стоит пример матери, которая ушла от нас с отцом в канун Нового года, когда мне было пять… Я не хочу также. Не хочу случайных связей. Смешно, да?

Он мне нравится. Очень нравится. Интересный, красивый, загадочный, успешный — что ни говори. И уж точно не разгильдяй. Но если с Витькой я ещё пыталась поверить в «долго и счастливо», то тут в лучшем случае мне достанется несколько жарких ночей.

Я ведь даже не знаю, где он работает. Вообще мало что о нем знаю.

— Нора, что случилось? Я не понимаю? — меня берут — и легко поворачивают лицом к лицу.

Язык слушается плоховато. Не знаю, что бы я наворотила, но нас окликают.

— Норка, это чего, ты что ли? Коза, я тебе звоню-звоню, ни ответа — ни привета! Кто так делает? — возмущенный мужской голос звучит развязно.

Оборачиваюсь — Витька. Куртка нараспашку. Кажется, он выпил. Немного — но я-то знаю, что бывшему пить нельзя вообще, он ещё хуже, чем я в этом плане.

— Так, а это тот самый «упырь зеленый», я полагаю, — звучит над головой задумчивый голос, — из-за него плакала? — не понять, что такого в этом спокойном ровном тоне, от чего мурашки бегут по коже.

Ой, это я так Витьку называла? Хотя… точно упырь. И сейчас даже почти зеленый!

— Норка, шала…

— Молчать! — резкий окрик заставляет подскочить. Ничего себе, командный тон у Чезаре!

Акцент режет слух, но я только смотрю на то, как замирает, будто налетая на стену, бывший.

— Витя, говорить нам не о чем. Я знаю, что у тебя есть другая женщина, — сама морщусь от банальности собственных слов, — поэтому не тебе качать права. Я чуть не попала под машину и не получила перелом. Телефон разбился. Всем, кому нужно, я уже написала, а с тобой, прости, говорить не о чем, — продолжаю спокойно.

И удивляюсь, что в душе почти ничего не дрогнуло.

Может, потому, что меня обняли за талию и притянули к чужому телу. В объятиях Чеза было спокойно. Уютно.

— Значит так, да? Расчетливая ты с***, Романова. Нашла себе папика — и свалила с горизонта, — Виктор сплевывает.

Сейчас — пьяный, раскрасневшийся, зло кусающий губы — он мне противен. Я хочу ответить — за словом в карман не полезу, выслушивать этот бред!

— Значит так, Семенов, взял лыжи в руки — и ушел с горизонта! — я делаю шаг вперед.

Голос немного дрожит, но это пустяки. Я не из тех, кто позволяет себя оскорблять. Возможно, если бы я любила его по-настоящему, было бы куда больнее. А так… Похоже, я просто пыталась заставить себя в это поверить.

Однако, договорить мне не дают.

Мы стоим в тени здания, уже темно, так что нас почти никому и не видно. Я только слышу шаги, замечаю быстрое движение, слышу вскрик — и Витька уже летит прямо в сугроб.

— Ещё раз услышу такое в адрес моей девушки — рот с мылом вымою. И снегом протру. Или поговорим по-другому, — Чезаре стряхивает с перчаток снег и демонстративно поворачивается спиной. Голос звучит настолько жестко, что Витька замирает, как заяц, даже забывая поныть — а синяк у него на скуле будет капитальный!

Признаю, маленькое гадкое удовлетворение в душе ворочается. Но…

— Спасибо тебе. Но давай не будем портить выходной разборками, — говорю как можно более уверенно.

И стараюсь не показывать, как дрожит в груди сердечко от этого «моя девушка». Понятно, что он это сказал специально, но все равно — как будто тысяча фонариков зажглась. Ты все-таки безнадежный романтик, Нора. Как будто тебе пятнадцать, а.

— Что ты нашла в этом прыще, Нора? — в жгучих черных глазах как будто пламя плещется. — Ты — начитанная, тонкая, умная, красивая — и этот! Ты себя настолько не ценишь? — снова пристальный взгляд.