— И никогда не думала о сексе?

— О сексе — нет, — решительно заявила она.

— О сексе — нет. — Он притворился, что ей поверил. — Значит, тогда ты была влюблена в своего учителя.

— У меня была учительница.

— Значит, она была лесбиянка.

— Откуда ты знаешь?

Его чутье разозлило и в то же время поразило Жанну. Учительницу — мадемуазель Соваж — она помнила смутно; та любила задавать девочкам взбучку, чтобы потом их утешать. Неужели все и вправду было так мерзко? — подумалось ей.

— Типичный случай, — отмахнулся Пол. — Давай дальше.

— А первой моей любовью был кузен Поль.

Это имя — как и любое другое — пришлось ему не по вкусу.

— Хватит сыпать именами, у меня от них геморрой. Рассказываешь правду — я не против послушать, но только без имен.

Жанна извинилась и обиженно замолчала. Он почувствовал, что сейчас она как никогда уязвима, и повел наступление.

— Давай продолжай, — потребовал он, — но только правду.

— Мне тогда было тринадцать. Он был темноволосый, очень худенький. Как сейчас вижу его с его большим носом. У нас была романтическая любовь — я влюбилась, услышав его игру на фортепиано.

— Ты хочешь сказать, когда он впервые залез к тебе в штанишки.

Пол провел рукой по ее бедру и подушечками пальцев прикоснулся к внешним губам влагалища. Пальцами другой руки он изобразил, что перебирает воображаемые клавиши.

— Он был вундеркиндом, — продолжала Жанна, — играл обеими руками.

— Ну еще бы, — презрительно фыркнул Пол. — Верно, ловил с этого кайф.

— Жара тогда стояла убийственная…

— Прекрасное оправдание. Что дальше?

— Часа в три, когда все взрослые дремали…

— Ты взяла его за хер.

— Ты ненормальный, — устало сказала Жанна.

— Тогда, значит, — заявил Пол, — он стал тебя лапать.

— Чтоб я ему такое позволила?! Ни в жизнь!

Пол почуял, что Жанна что-то недоговаривает. Она, похоже, вот-вот была готова в чем-то признаться, и он поддел ее, прочитав нараспев:

— Ты врунишка, ты врунишка, на тебе горят штанишки, думал, мы развесим уши, не хотим тебя мы слушать! Уж не хочешь ли ты сказать, что он тебя не лапал? Ну-ка, посмотри мне в глаза и скажи: «Он меня ни разу не лапал». Давай, давай.

Жанна отодвинулась от него и опустила глаза: ее тело, ее полные, чувственные груди и бедра. Самой себе она показалась такой взрослой, такой отрешенной от тех давних времен. Ей не хотелось вспоминать, но Пол напирал.

— Да нет, — призналась она, — он меня лапал, но совсем не так…

Пол встал и теперь возвышался над ней.

— Совсем не так, — произнес он с издевкой. — Ладно, тогда как же?

— За домом росли два больших дерева, каштан и платан. Я садилась под платаном, он — под каштаном. Мы считали: «Раз, два, три» — и на счете «три» начинали мастурбировать. Кто первый кончал…

Она подняла глаза и увидела, что Пол отвернулся.

— Почему ты не слушаешь? — спросила она по-французски.

Он не ответил. Он понимал, что даже ее невинность замешена на сексуальности и что ее признание — это его победа, но своего он еще не добился.

Дребезжание дверного звонка — в этой квартире они слышали его впервые — застало их врасплох. С площадки донесся гнусавый мужской голос:

— Полная Библия, уникальное издание, ни единой купюры…

Пола это вторжение привело в бешенство. Он пошел к двери, но Жанна вскочила и схватила его за руку.

— Мы ведь договаривались или как? — шепотом спросила она. — Никто не должен видеть нас вместе. Ты мог бы меня убить — и никто никогда бы не узнал. Даже этот торговец Библиями.

Пол обхватил сзади ее за горло, скользнув руками по грудям.

— Истинная Библия! — надрывался торговец. — Не закрывайте дверь перед жизнью вечной!

Пол хоть и не видел торговца, но уже его ненавидел.

— Свинья библейская! — пробормотал он. Пол собрался задать торговцу перца за то, что тот им помешал, но Жанна его не пустила. Тогда он начал стискивать ее горло.

— Верно, — сказал он, — никто не узнал бы. Ни торговец Библиями, ни полуслепая консьержка.

— У тебя нет даже мотива. — Она вцепилась ему в запястья, твердые, словно дерево. — Идеальное убийство.

Он стиснул пальцы еще крепче; они не встретили сопротивления, и он ощутил под ними шейные сухожилия. Как просто было бы разом покончить и с ее пошлыми воспоминаниями, и с тем, что он способен их выслушивать. Стоит развратить плоть, и она становится все равно что мертвечина — плоть Жанны, Розы, его собственная. Она заставила его открыть кое-что из прошлого и выказать слабость, источник обуревающей его ярости. Кто-то должен за это поплатиться — если не торговец Библиями, то Жанна, раз уж, кроме нее, никого нет рядом.