– Приходится верить вам на слово.

– Послушайте, Костнер. Этот отель будет еще долго работать после вашего отъезда.

– Если только я перестану выигрывать.

Хартсхорн натянуто улыбнулся.

– Уместное замечание.

– Так что ваш довод меня не убеждает.

– Других не имеется. Если вы пожелаете вернуться в зал, я вас остановить не смогу.

– И мафия мной потом не займется?

– Прошу прощения?

– Я говорю - мафия...

– У вас такая живописная манера выражаться. Честно говоря, понятия не имею, о чем идет речь.

– Уж конечно, не имеете.

– Вам следует поменьше читать бульварщину. Тут законный бизнес. Я лишь прошу об услуге.

– Ладно, мистер Хартсхорн. Правду сказать, я уже трое суток не смыкал глаз. Десять часиков очень пойдут мне на пользу.

– Я сейчас попрошу дежурного подыскать вам тихий номер на верхнем этаже. Большое спасибо, мистер Костнер.

– А, сущий пустяк.

– Мне так не кажется

– Бросьте, рано или . оздно случается даже самое невероятное.

Костнер уже повернулся уходить, а Хартсхорн в это время закуривал сигарету.

– Да, кстати, мисгер Костнер...

– Что?
– Костнер обернулся.

И тут у него перед глазами все поплыло. В ушах раздался звон. Хартсхорн заколыхался где-то на краю зрения, будто зарница на горизонте. Будто напоминание о том, что Костнеру во что бы то ни стало требовалось забыть. Будто мольба и рыдания, что все терзали и терзали каждую клеточку его мозга. Голос Мэгги. Все еще там... и опять что-то говорит...

"Они постараются больше тебя ко мне не пустить":

Все, о чем мог подумать Костнер, были обещанные ему десять часов сна. Эти десять часов вдруг сделались важнее денег, важнее потребности в забвении, важнее всего на свете. Хартсхорн продолжал говорить, болтал всякую всячину, но Костнер его не слышал. Получалось так, словно он отключил звук и видел теперь лишь бесшумное движение мягких хартсхорновских губ. Костнер потряс головой, пытаясь прийти в себя.

Появились с полдюжины перетекавших друг в друга Хартсхорнов. И снова послышался голос Мэгги.

"Здесь тепло. И я одна. Если сможешь прийти, не пожалеешь. Приходи, пожалуйста. Поскорее"-.

– Мистер Костнер?

Голос Хартсхорна словно просачивался сквозь слой ила - густой, как ворс на бархате. Костнер изо всех сил напряг зрение. Страшно усталые карие глаза начали что-то различать.

– А слышали вы про тот игральный автомат?
– спрашивал его Хартсхорн. Про ту странную историю, что приключилась с ним недель шесть назад?

– А что такое?

– Прямо за ним умерла девушка. Потянула рукоятку-и сердце прихватило. Умерла прямо там на полу.

Некоторое время Костнер молчал. Ему отчаянно хотелось спросить Хартсхорна, какого цвета были у умершей девушки глаза, но он боялся услышать в ответ: голубые.

Уже взявшись за ручку двери, он заметил:

– Получается, у вас с тем автоматом сплошная полоса невезения.

Хартсхорн загадочно улыбнулся:

– Получается так. Может статься, она и дальше продолжится.

Костнер заиграл желваками.

– Это вы к тому, что я тоже могу умереть, - тогда полоса и продолжится?

Улыбка Хартсхорна застыла, будто навсегда отпечатываясь у него на лице.

– Спокойного вам сна, мистер Костнер, - произнес владелец отеля.

Во сне она явилась ему. Длинные гладкие бедра и нежный золотистый пушок на руках; глубокие, как прошлое, голубые глаза, изумительно переливающиеся, будто лиловатые паутинки; упругое тело - восхитительное тело Женщины на все времена. Мэгги пришла к нему.

"Здравствуй. Долго же я скиталась".

– Кто ты?
– растерянно спросил Костнер. Он стоял на студеной равнине или то было плоскогорье? Ветер кружился вокруг них - или только вокруг него одного? Она была само совершенство, он ясно ее видел или все же сквозь дымку? Голос ее был глубок и звучен или легок и нежен, будто ночной жасмин?

"Я Мэгги. Я люблю тебя. Я тебя ждала".

– У тебя голубые глаза.

"Да".
– С любовью.

– Ты очень красива.

"Спасибо".
– Радостно, по-женски.

– Но почему я? Почему это случилось со мной? Ты та самая девушка, которая... ну, та, больная... та, которая?. .

"Я Мэгги. Я выбрала тебя, потому что нужна тебе. Тебе уже очень давно кто-то нужен".

Тут Костнеру все и открылось. Прошлое развернулось перед ним, и он увидел, каким он был. Увидел себя в одиночестве. Всегда в одиночестве. Увидел себя ребенком, отпрыском добрых, отзывчивых родителей, не имевших ни малейшего понятия, кто он, кем хочет быть, где лежат его дарования. Так что еще подростком он сбежал из дому - и с тех пор всегда был один, всегда в пути. Годы и месяцы, дни и часы - и никого рядом. Только случайные привязанности, основанные на пище, сексе или надуманной общности. Но никого, кому можно было бы хранить верность и безраздельно принадлежать. Так продолжалось до Сюзи, а с ней он узнал свет. Ему открылись запахи и ароматы той Весны, что всегда лежала за порогом. Он смеялся, смеялся от души и знал, что с Сюэи все наконец-то будет хорошо. И он вручил ей всего себя, открыл ей всё - все свои надежды, все тайные помыслы, все нежные мечтания. А она приняла их, приняла его, приняла все как есть - тогда он впервые узнал, что значит обрести домашний очаг, найти прибежище в чьем-то сердце. Все это оказалось теми самыми глупостями и нежностями, которые он осмеивал у других, но для него... для него они были тогда овеяны дыханием подлинного чуда.