– Нет, отец, мне ничего не нужно. У меня есть мои пироги с мясом и пиво. У меня есть мои тени и цвета. И запах уходящего времени. Ничего мне больше не надо.

– Как странен ты, сын мой, - таинственно произнес слепой, ибо это вовсе не было тайной.

Человек хохотнул мягко и мускусно в нежном веселье.

– Воистину странен, отец.

Слепец медленно поднялся на ноги, и кости его скрипнули чуть слышно.

– До скорой встречи, сынок, - произнес он наконец.

– Иди мягко, отец мой, - сказал Человек, как принято было прощаться в Топазе.

– Оставайся нежно, - согласно традиции ответил слепой.

Он вышел и закрыл дверь и установил на замке новую комбинацию. Осторожность не бывает излишней, особенно в таком деле. Двадцать лет доказывали это. Двадцать лет, в течение которых его сын оставался в живых, чтобы блуждать в своем мире странного, слепого зрения.

Слепой вскарабкался по пандусу на жилой ярус и уселся, скрестив ноги, на своей лежанке. Он стал наигрывать тихонько на спиральной флейте. И играл без перерыва, пока привратник не вспыхнул розовым светом и не издал дрожащий предупредительный сигнал, когда в чаше проявилась Ордак.

– O-оох!
– Она вышла из чаши и устало опустилась в гнездо пеночек. Ну и день! Как же надоели мне орхидеи, кто бы знал. Добрый вечер, дорогой. Как он сегодня?

Слепой отложил свою флейту и распростер руки.

Обнял женщину, прижимая ее темные волосы к своей шее, такие гладкие, нежные. И буркнул в ответ. Она поняла.

– Что же будет, Брумал?

Он мягко отстранил ее и задумчиво вздохнул:

– Ордак, как я могу сказать, что все будет хорошо, когда с каждым днем становится все хуже? Ты знаешь, он не может выйти, и мы должны жить здесь... Его не потерпят снаружи, даже по дороге в космопорт. Мы в ловушке здесь, моя дорогая.

Она встала, оправив свободную тунику и юбку. Аккуратно уложенные волосы прикрывали бородавку на правой щеке. Конечно, о ее уродстве знали, но, невидимое, оно переносилось легче.

Ордак все стояла, размышляя о том, что принесет будущее, и слепой муж сидел у ее ног, когда будущее рухнуло с небес. Оно просто было - не дурное, не хорошее, а какое выдалось. Жизнь прошлась тяжелой поступью сама по себе.

Покуда Ордак стояла в молчаливом раздумье, нарушился энергопередающий луч межконтинентального вертокрыла, чуть сместился, никем не замечено, силовой фокус - и могучий аппарат рухнул с высоты две с половиной тысячи футов, мгновенно уничтожив надземную часть дома. Он втоптал здание в землю, оставив в сохранности лишь машинный погреб. Оставив для спасателей и анализаторов, что пришли потом, дабы оценить нанесенный ущерб и спасти тех, кто остался в живых.

Над землей выживших не было. Последние двое несовершенных на Топазе отправились в общительное спокойствие, туда, где ни красота, ни уродство не имеют значения. Туда, где все мягко-серое и нежно-теплое от близости друг друга.

Так следует думать об этом.

Но под землей...

Вот тогда кошмар начался по-настоящему. То, что двадцать лет таилось в засаде, с рыком бросилось на глотку красоты Топаза.

Он медитировал. И медитирующим его нашли.

При помощи трамбовочных лучей, что сплавляли обрывки металла и куски пластика в прочные стены приятных пастельных тонов, они пробрались через обломки. А достигнув тайной комнаты - дверь ее никак не ублажала глаз, остановились в растерянности, размышляя, что же предпринять.

Их было трое. Чрезвычайно красивые мужчины.

Первый - блондин с широко посаженными глазами и внешностью чиновника, в тунике золотисто-медной. Он вел себя невозмутимо, как человек, уверенный в своих способностях и красоте. Чрезвычайных. Второй был на несколько дюймов пониже первого - а тот имел футов шесть роста, - темные, курчавые волосы скатывались на лоб с изяществом пантеры, кидающейся на ягненка. Руки его, благодаря мастерству пластихирурга, казались короче положенного, но то было рассчитанное несовершенство, оборачивающееся совершенством - в сочетании рук с длинным торсом и короткими ногами. Превосходно исполненная работа - пропорциями второй мужчина походил на Адониса.

Третий мог служить классическим древнегреческим образцом мужества и одаренности. Его глубоко посаженные серые глаза сияли властностью и сочувствием. Походка его была шагом легионера, а речь - мерным говором мудреца. Он никогда не облысеет и улыбка его не померкнет.

– В жизни не видел ничего подобного, - сказал курчавый анализатор по имени Роул.

– Это ведь не стандартный машинный погреб?
– спросил старший по имени Прате.

Третий из них, Хольд, с мудрой иронией покачал головой:

– Нет, и, должен признать, это весьма безобразно. Некрашено. Грубо.

Он чуть вздрогнул по-женски. Но это было в характере Хольда, и никто из его товарищей не заметил, как это некрасиво

– Давайте откроем, - предложил Прате, взявшись за трамбовщик.

Остальные двое не ответили, а значит, согласились, и Прате включил луч. Хлынула широкая дуга сладостной яблочной зелени. За несколько секунд дверь оплавилась по краям и распалась на две совершенно симметричные половины. И пришедшие глянули во вздыбленную тьму.