Аппаратом Аркадий гордился. Три года, как только начали очередное наступление на пьянство и самогоноварение, миллиметровая нержавейка в НИИПе попала в дефицит, и если сначала лист чуть меньше квадратного метра можно было взять грамм за двести, то сразу после указа уже только за бутылку, а уж когда начался творческий бум – за литр, а то и за полтора чистого, плюс механикам за раскрой, плюс Юрашу, сварщику, за сварку. Вот и посчитай. А на РИУСе нержавейка была своя, хозяйственный Орликов, тут-то – воистину Орёл, выписывал всё в стократном размере, потому что ускоритель работал, расходных материалов требовалось… совсем немного, но если в стране они, расходные материалы, были, то в первую очередь они были в Средмаше, а если они были в Средмаше, то в первую очередь они были у Орликова на РИУСе – практически всё, что необходимо в любом домашнем хозяйстве: инструмент и вообще метизы промышленного и широкого назначения в сказочном ассортименте, оргстекло любой толщины и размеров, эпоксидные смолы, клеи, масла и растворители, бязи, нитки, верёвки, лампочки, провода, кабели и прочая электрика, целый шкаф деталей радиоэлектроники, полиэтилен, всевозможные резины, алмаз в орликовской хозкороне – ректификат, листовые металлы – тантал, титан, медь и – конечно же! – нержавейка. Аркадий кромсать свой лист не торопился, почти каждый день заглядывал к не покладающему аргоновый держак Юрашу, наблюдал, до чего додумывались лучшие умы отрасли, проводил свой личный конкурс и в конце концов остановился на простейшем варианте (чертёж которого желающие могут посмотреть в приложении 3). Кроме элегантности конструкции и достаточно большой удельной производительности (по старорусским критериям с таким аппаратом Аркадий мог бы соответствовать чиновнику 12-го класса – губернскому секретарю или кондитеру, коим для собственных нужд разрешалось законно выгонять до ста вёдер водки в год), Аркадия привлекла герметичность аппарата, то есть ни запаха кипящей браги, ни ароматов готового продукта – всё циркулирует по своим контурам и не фонит соседям по вентиляционному стояку.

Вот эта герметичность его и подвела. На носик, откуда у всех капает, был одет резиновый шланг, который через обжимающее отверстие в крышке банки опускался на дно и с него вытекало, не брызгая и не булькая, как фекалии в море – сразу на глубину и далеко от берега. Когда к четырём часам (в это время Рыба как раз сообщила Ману, что близится конец света и все живые существа погибнут) из двух с половиной литров самогона первой перегонки в банку натекло полтора литра второй, то есть самогон должен быть никак не меньше семидесяти, что Виночерпий в этот раз и требовал, Аркадий выпил, чокнувшись с нержавеющим Дедом, ещё тридцать, закрыл «Махабхарату», закрыл воду, выключил газ под аппаратом и пошёл спать до семи.

Встал в семь тридцать, принял душ, и собрался уже выпить тридцать из последних, должных остыть, полутора, как обнаружил вдруг, что банка пуста. Чудес на РИУСе он видел много, но не таких подлых. Конечно, можно было явиться к Виночерпию и с шестью литрами, но принцип! Чего же он сидел до четырёх, и – главное! – куда делся самогон? Испарился? Люба? Барабашка? Может сам вставал, слил да заспал? А куда слил? Одна трёхлитровая полная, половина и половина, это шесть, и в этой должна быть половина. Должна – а нет. Минут десять он сидел на табурете и смотрел на пустую банку в упор – отгадка не давалась.

– Что сидишь-то? Время скоро восемь! – Люба вывела его из оцепенения, – разбирай свою бандуру, я с ней потом возиться не буду.

Не Люба… Хоть и была недовольна, но всё-таки не так, как если бы знала, что эти семь литров не на всех, «просто меня попросили выгнать, поскольку аппарат…», а на каждого, и у каждого была такая же легенда. И то причитала: «И почему ты – на всех? Снасти – ты на всех, самогон – ты на всех! И куда вам столько! Упиться?» Бедная глупая женщина – куда! Туда! Если б хоть догадка в ней была, что на каждого, хоть сомнение – не пустила бы ни в какой колхоз, Валерусику её пить нельзя было совсем… Совсем – нельзя, а как всем – можно.

Выпил-таки – из другой банки – похмельные тридцать для просветления в мозгу, традиционно чокнувшись с невидимым своим собутыльником и… застыл: Дед?! Нет, нет, на своего визави он не грешил – придуманный им Дед был больше он сам, чем Валерка Ощепков и Аркадий вместе взятые, но он вспомнил, как Семён, Юрка Алексеев, рассказывал какой-то ужастик, в котором у… мопассановского что ли, героя графин, полный с вечера, к утру бывал пуст.

За окном уже вовсю куржавился майский день, и поэтому страшно совсем не было. Так или не так, но надо было собираться.

Приступил к демонтажу… и тут всё понял. Чем гордился: герметичный аппарат, остывая, вместо воздуха всосал чистейший, двух перегонок продукт обратно в своё мутное съёживающееся чрево. Покачал аппарат: точно, всё внутри.

Выругался и включил газ и воду – сдаваться русские физики не привыкли, если эксперимент требует повторения, он его получит. Струйка обозначилась только в начале девятого, когда уже нужно было быть у Африки в гараже, а в девять, когда ещё и литр не вышел, его прищемило, как огуречное семя: столько людей его ждут!

«Ну, что ж так медленно! – и прибавил газу. Потом, мысленно же, Тимофеичу, он наверняка начал уже психовать у горки – ведь из-за него, герметизма, – Тимофеич, подержись, скоро будем!»

…а затем на юг, вон из города, и прямо на реку. Вас ждут!

М. Булгаков, «Мастер и Маргарита»

«Подержись тут!» – к горке подкатил львовский автобус, из него появились парткомовец Гарков, фактически первое лицо в партийной иерархии, потому что формально первые каждый год новые, временщики, а зам – вечный, и «ядерный папа» Зотов Анатолий Григорьевич, начальник того самого восьмого отдела, где и сосредоточены все ядерные, ускорительные и прочие климатические аппараты. Шофёр Селифон (Селифонов Василий Сергеевич) встал в двери на ступеньку – сверху виднее. Тимофеич сразу отметил эту его позицию – с неудовольствием: не он наблюдает, а за ним.

У партийцев-ядерщиков, даже после апреля 86 года, было всего две задачи: обеспечивать посевную (уборочную) в подшефном Люберецкому райкому Луховицком районе и бороться с пьянством. Райком блюл, Гарков блюл и Зотову деваться было некуда – тоже блюл. Райком за Гарковым, Гарков за Зотовым, Зотов за своими физиками. Эвон, тридцать ядерных душ, два начальника установок, четыре начальника смен, три оператора, механики, КИПовцы, дозиметристы… а ещё в отпусках, а ещё в отгулах за колхоз же (этот выезд обойдётся ему в… тридцать три на восемь… двести сорок и двадцать четыре… в двести шестьдесят четыре отгула), – как работать?