Их отношения развивались обычно. Много смеха, много чувственности, потом Берта забеременела. У Нивена появился шанс, возможно, первый и единственный раз в жизни, поделиться собой с кем-то другим, не испытав при этом неприязни и психической травмы, обрести реальную поддержку и спокойствие.

Берта согласилась на аборт, а Нивен оплатил расходы на операцию. И вот теперь они сидят в кафе; Берта испытывает страстное желание объясниться, но Нивен молчит, прекрасно понимая, что от этого теряет ее. Он поймал себя на мысли, что старается смотреть куда-то вверх. Конечно, красавицей Берту не назовешь, но ее лицо ему очень нравилось. Пожалуй, жить, видя постоянно такое лицо, он сумел бы.

Берта улыбнулась.

– Ну и что же дальше, Джерри?

– Нам следует поступать так, как требуется. И, пожалуйста, не надо давить на меня. Глаза Берты на миг вспыхнули.

– Я и не напираю, Джерри, а просто спрашиваю. Мне тридцать пять, у меня никого нет, и это ужасно ложиться в постель одной, не имея никакого будущего. Похоже, именно в этом и заключается твой рациональный подход?

– Рациональный, но вовсе не обязательный. Кажется, ты провела несколько неплохих недель?

– Джерри, я должна знать: найдется ли в твоем обширном мире хотя бы крохотная комнатушка и для меня?

– В моем мире едва хватает комнат для меня самого, дорогуша. И если б ты знала, на что похож мой мир, вряд ли бы ты пожелала в него войти. Ты видишь перед собой наираспоследнейшего из циников, из женоненавистников, самого последнего из злейших мужчин. Все мои богини и боги не более, чем пьедестал из дерьма, на котором они и возлежат, уткнувшись носами вниз, словно этрусские статуи. Поверь мне, Берта, ты сама не захочешь в мой мир.

Лицо Берты выражало смирение.

– Говоря нормальным языком, ты объяснил мне, что мы-де неплохо провели время, но, однако, допустили небольшую оплошность, которая, к счастью, вовремя была исправлена, а посему все осталось в прошлом.

– Нет, я имел в виду...

Однако Берта уже встала из-за столика и вышла на улицу. Нивен бросил деньги на скатерть и направился за ней. Берта сумела намного опередить его, но он не спешил, давая ей время остыть. Но едва они дошли до уходящей вниз аллеи, Нивен догнал ее и вежливо взял под руку, уводя в прохладный сумрак.

– Нужно лишь верить, Джерри!

– Ну, так и верь, - огрызнулся он злобно, утратив обычное очарование.
– Верь. Кто против? Но это - самая что ни на есть несусветная чушь. Верь в то, верь в се, не теряй веры, и тогда святые небеса упасут тебя. Ну так вот, я не верю!

– Если же ты сам ни во что не веришь, то как же может поверить в тебя хоть одна женщина?

Нивена охватило чувство куда более сильное, чем просто злоба. Беспомощность, вылившаяся в циничную жестокость, которая заставила его буквально выплюнуть:

– А уж это ее личная проблема. Берта выдернула руку и, не оборачиваясь, побежала вниз по аллее.

– Берта!
– крикнул ей вслед Нивен. "Huaraches" - гласила надпись - и "Serapes".

Лачуга в загаженной аллее больше годилась для притона уличных шлюх, чем для таинств морщинистых предсказателей, продающих huaraches и scrapes. Однако Нивен, не раздумывая, последовал туда за Бертой, пытаясь уладить ссору, спасти от разрушения хотя бы одну хорошую вещь из своего прошлого. Ему очень хотелось объяснить, что он потерял всякую веру, и теперь этот мир не способен внести в его существование хоть какой-нибудь смысл, придать жизненной силы. Но он знал, что эти слова - если он вообще сумеет их подобрать - он произнесет с болезненно сдерживаемым гневом, злобно и язвительно, что они непременно оскорбят ее и вынудят уйти точно так же, как она это сделала только что.

Старый, умудренный жизнью мексиканец с морщинистой кожей, напоминающей древний иссохший пергамент, прихрамывая, вышел из лавки. Чем-то похожий на ящерицу старик с осторожной хитростью, присущей всем провидцам, предложил им предсказать будущее.

– Спасибо, не надо, - отказался Нивен, как раз на этом месте нагнавший Берту.

Но Берта, вскинув голову, с вызывающим видом зашла внутрь, оставив Нивена на аллее. Нивен последовал за нею в надежде, что она из чувства противоречия тут же покинет лавку, а уж тогда он все-таки попытается отыскать нужные слова. Однако Берта уже стояла в глубине мрачной хибары, а старик-предсказатель, разложив какие-то рунические письмена, начал готовить смесь из трав, кусочков потрохов и прочей мерзости, как он уверял, совершенно необходимой для истинности и ясности предсказания. Пучок шерсти бродячей собаки. Лоскуток кожи с лодыжки утонувшего ребенка. Три капли менструальной крови македонской шлюхи. Круглый присосок морского полипа. Поющая океанская раковина. Да и мало ли чего вовсе без названия, неописуемого, ужасного, скверно пахнущего.

А старик вдруг сказал странную вещь: он не может предсказать будущего Берты... только Нивена.

И в вонючей духоте лавки, размеры которой были неясны в полумраке, Нивен услышал, что он - человек без веры. Проклят и обречен, ибо от него отказались уже все. Услышал то, в чем Нивен отказывался признаться себе сам. Разгневанный обрушившимся потоком истины, Нивен ударил старика, отшвырнул маленький круглый столик всей мощью своего крупного тела и снова ударил старика, смахнув все с грязного стола. Пронзительно вскрикнула перепуганная Берта, стремительно выбегая из лавки.

И тотчас произошел бесшумный взрыв. Какая-то неведомая сила вышвырнула Нивена из самого себя. Какое-то мгновение он одновременно присутствовал сразу здесь и не здесь. А потом необъяснимым образом был перенесен неизвестно куда. В тот каменный котел, где оказался лицом к лицу с разъяренным кентавром.

"Huaraches" - гласила надпись - и "Serapes".

Богом без почитателей, вот кем был этот кентавр, живущий в мире, в который давно уже никто не верит, и встретивший Нивена, человека, который ни во что не верит.