– Это о чём же? – с весёлым удивлением спросил друга Ленц.

– По правде говоря, я и сам не знаю о чём.

– Это плохо.

– Да уж, – согласился Лутковский, – но вот не могу отделаться от этой мысли. Навязчивая, зараза.

– Мысль действительно забавная, но я не о том, – Ленц прищурился в сторону друга. – Знаешь, Володя, по моим наблюдениям, у тебя еще остались остатки совести, или зачатки ее. Тут еще надо разобраться. А занятия хуйнёй, фигнёй и прочими литературными экспериментами приводят к тяжёлым раздумьям, порой даже фатальным.

– Макс, так поэтому ты туда отправился?

– Не понял, по какому этому?

– Я про остатки совести.

– Ну ты даёшь, – Ленц хохотнул и почесал затылок, – говорю же, из любопытства. И вообще, люди с совестью опасны на войне.

– И в тылу, – мрачно добавил Лутковский.

– Это ты о чем? – прищурился Ленц.

– О ком.

– Ну и о ком.

– Да вот, говорил же тебе, что сосед с собой покончил.

– А, ну да. Лес рубят – кости хрустят. Ладно, идем лучше покурим.

Ленц решительно встал из-за стола и отправился на балкон, втолковывая идущему за ним Лутковскому, что новое литературное произведение, задуманное Владимиром, лучше будет назвать «Повесть про совесть» и посвятить его революционной молодёжи в суровые дни испытаний. Вышли на воздух. С перил балкона вспорхнула ворона.

3

Двор всё так же был в статичном беспорядке. Разбросанные, растоптанные цветы и жужжащая мухами тишина летнего знойного дня. Даже вечно галдящие дети куда-то исчезли, оставив в песочнице поломанную куклу и игрушечную лопатку.

– Хорошо у тебя – с удовольствием констатировал Ленц – такие дворики сейчас редкость. Так сказать – пролом в иную реальность. Тихий центр. Остатки странного Киева.

– Двор как двор – с сомнением ответил Лутковский – следующий точно такой.

– Это да. Но всё-таки есть что-то.

– Это ситуативно.

– Что ты имеешь ввиду?

– Да вот цветы эти, после похорон.

– Гм, цветы наоборот должны… но ты, наверное, прав. Есть что-то в этом. Инфернальный уют. Есть что-то в смерти…

– Тем более такой, – перебил Ленца Лутковский.

– Чем страшнее, тем лучше. Я слышал, что аудитория фильмов ужасов очень немаленькая, и увлечены этим жанром не только подростки. Вот и игры компьютерные всякие, там тоже рожи корчат, будь здоров.

– Да я сам люблю так отдохнуть.

– Именно отдохнуть, – с напором сказал Ленц. – Ужас, который ненастоящий, который на экране, а тем более, которым ты управляешь при помощи мышки, это качественный отдых.

– Странный отдых – в штаны наложить.

– В штаны накладывают от поворотов в реальность. А от фильмов, вернее сказать, во время фильмов, штаны пачкают только в том случае, если напряжённый сюжет увлекает зрителя настолько, что тот забывает про сортир.

– И от чего же, по-твоему, такой отдых?

– От того реального ужаса, который управляет людьми. Зрители понимают то, что у них перед глазами, на экране, всё ненастоящее, и мысленно себя успокаивают тем, что и то, что за экраном, не реальность, а такое же кино, ну, или игра.

– С такими рассуждениями и дерьмо можно конфетой объявить.

– Запросто, – уверенно сказал Ленц, – ты же сам объявил, что отдыхаешь в таком формате.

– Итак, по-твоему, ужас – это отдых? – ухмыльнулся Лутковский.

– Ужас – это рейтинговое зрелище, которое собирает немалую аудиторию. Кстати, телевидение приезжало на похороны?

– Нет, не видел. А почему оно вообще должно было приехать? Парень как парень. Умер, правда, невесело.

– Вот именно, невесело. Спорим, что этого простого парня к концу дня отфаршмачат для новостей. Ты, кстати, сделал фотографии для социальных сетей?

– Перестань.

– Зря. Собрал бы массу лайков. А правильные подписи добавили бы тебе авторитета в СМИ.

– Ты циник, Марк, – вздохнул Лутковский.

– «Где труп, там соберутся орлы», – Пробормотал Ленц и равнодушно продолжил: – даже если это так, то я не хуже всех остальных, комментирующих эту войну.

– Ну, наверное. – Пожал плечами Лутковский, вспомнив, что заголовки о военных самоубийцах постоянно всплывают у него перед глазами, и свою реакцию на эту информацию.

– Не наверное, а точно. Так приезжали журналисты?