— Ты так говоришь, будто сам себя простил и чистой душой устремился навстречу людям, — проворчал Донцов. — От тебя до сих пор в коридорах шарахаются.

— Я над этим работаю, — спокойно заявил Хэйфэн.

— Слушаю я вас, ребята, — усмехнулся Оршанин, — вы прямо живая иллюстрация вечного противостояния восточной и западной культур.

— У каждого своя дорога, — пожал плечами Донцов. — У тебя тоже. Мы тебе в этом не советчики.

— Ну, по крайней мере, я хоть теперь вижу два выхода из ситуации. Один мне нравится, а другой духовно ближе. Но боюсь, что ни один из них мне не подходит. Да и нет для меня никакого выхода. Потому что я не сожалею о своих поступках. Привык я к такому существованию, и не место мне среди нормальных людей.

— Тебе нравится убивать? — уточнил Хэйфэн.

— Нет, — покачал головой он, поднимаясь с циновки, — мне просто всё равно. Я уже привык действовать по простой схеме: задание — возврат на базу. Я не знаю, что я стал бы делать здесь. Да и долгая счастливая жизнь меня не прельщает. Если знаешь, что можешь не дожить до завтра, можно не заботиться о многих вещах. Так проще.

— Ты кому врёшь? — поинтересовался Донцов.

— Я не вру, Саша. Разница между нами в том, что вы знали, ради чего это делали, ради чего живёте, и хотели, чтоб всё закончилось. А для меня это бесконечный бег, который может иметь только один конец: меня остановят раз и навсегда. Спасибо за беседу.

Он вышел, а Донцов посмотрел на Хэйфэна.

— Полезный разговор.

— Чем? — уточнил тот.

— Я думал, что это у меня проблемы.

Я редко ночевала в своей каюте, чаще оставаясь у Джулиана. На звездолёте и командиру, и врачу положены каюты, вот и получилось, что я живу на два дома. В тот день мы посмотрели короткий и трогательный сюжет о семье горных горилл, который прислал нам Алик, а потом Джулиан сел за объёмистый труд о генетических отклонениях у гепардов. Последнее время все почему-то озаботились эволюцией этих кошек, которая вела их к опасному истончению и удлинению костей, и, хотя отрицательные последствия могли проявиться лет этак через двести-триста, человеческое сообщество начало бить тревогу уже сейчас. Гепарды об этом, разумеется, не знали. Алик тоже решил внести свою лепту в общий труд и почти два месяца корпел над своим рефератом, который, по моему подозрению, вполне тянул на докторскую диссертацию.

Джулиан тоже отнесся к творению нашего ребенка со всей серьёзностью и устроился за компьютером с намерением не просто почитать, а проработать его. Я не стала ему мешать, и пошла в свою каюту.

Войдя, я сразу направилась в спальню, чтоб проверить наличие запасных комплектов формы в шкафу. Убедившись, что их вполне достаточно, я закрыла шкаф и вспомнила, что давно собиралась навести порядок в ящике с косметикой. К тому же где-то там лежал нераспечатанный флакон духов «Звездная элегия», который мне подарил на день рождения старший сын. Присев на пуфик у туалетного столика, я краем глаза увидела, что дверь в каюту открыта. Поднявшись, я вышла в гостиную и только тут увидела Оршанина, который стоял возле двери, прислонившись спиной к стене.

— Я поговорил с вашими людьми, — произнёс он задумчиво. — Это совсем другой случай.

Какое-то время он молчал, изучая узоры на ковре, расстеленном на полу, а потом посмотрел на меня.

— Вы могли бы уделить мне какое-то время? Мне нужно с кем-то поговорить. С кем-то, кто просто выслушает и не станет читать морали и давать советы. Может быть, мне просто нужно послушать самого себя, или выплеснуть часть всего этого в пространство.

Я присела на угловой диванчик, закинутый имитацией шкуры горной козы. Он закрыл дверь и, подойдя, сел рядом, уткнувшись взглядом в стеклянную панель журнального столика.

— Я в детстве не хотел покидать Землю. Все мои одноклассники стремились в космос, а я хотел стать учителем, как отец, преподавать искусствоведение. Мне казалось, что это так здорово, учить детей понимать прекрасное. Я мог целыми днями возиться с соседской малышнёй или сидеть за книгами об архитектуре, живописи, музыке, театре. Наверно, так бы оно и вышло, только по окончании начальной школы меня, как и всех, протестировали, чтоб выявить мои таланты и наклонности и, как ни странно, выявилось у меня нечто совсем неожиданное. Я помню, как к нам приехали два красивых подтянутых офицера, которые показались мне похожими на генералов 1812 года. Они долго о чём-то беседовали с родителями, а потом позвали меня. Вот тогда я и узнал, что у меня есть все данные для того, чтоб учиться в космошколе. Данные-то есть у многих, но не за всеми вот так приезжают. Мне было лестно, решил попробовать и поехал учиться в космошколу, хоть родители были не в восторге от этого. Они простые люди, космос кажется им слишком опасным.

Он провёл пальцами по краю стола и кивнул.

— Они были правы, но я тогда этого не знал. Учеба давалась мне легко, даже слишком. Особенно нравились различные психологические тренинги. Преподаватели признавали, что у меня исключительный талант к манипуляции сознанием. Не просто дарование актера, а умение так себя перестроить, чтоб действительно стать другим, таким, как я захочу. Школу закончил с отличными оценками, только по дисциплине до диплома с отличием не дотянул. Сам иногда не мог справиться со своим характером, несмотря на умение манипулировать сознанием.

Потом на практику меня отправили на элитный звездолёт, со мной в группе были сплошь отличники. Всё шло нормально, только уже в конце практики нам дали задание доставить в полпредство Земли какой-то футляр. Это было на планете, которую я раньше и в атласах-то не видел. Так, какой-то заштатный, едва начавший интегрироваться в Объединение мирок. Со мной был другой стажёр… как его звали? То ли Терри, то ли Джерри… Не помню. Футляр с информационным кристаллом мы доставили. Сдали секретарю полпредства и на обратном пути решили пройтись по городу. Бродили, весело почему-то было. Вот тогда этот парень и заметил какую-то женщину, которая манила его за угол. Он помчался к ней, я, чтоб не отстать — следом. И всё… темнота.