Упав, Малик выбил из сустава левую ногу, поэтому не мог идти. До самого утра он полз, потом сел и вправил сам себе ногу. Нашёл несколько идеально круглых камней и кидался ими в быстрых поджарых зверьков, что возникали и бездумно исчезали в трещинах. Потом в какой-то момент идти стало легче. Будто машина смирилась и опустила руки, распахнутые для объятий. Малик ей не верил. Там, на дне рукотворного озера, было живое существо… которое могло обмануть.

Поэтому он пообещал себе всегда быть начеку. В клубах тумана, которые возникали тут и там, он видел города и стада таинственных животных, но продолжал держаться своего направления. Его манила линия горизонта, и полумертвец подчас удивлялся власти, которую она над ним обрела. Что он надеется там найти?

Малик не думал об этом, не считал дни, просто шёл. И вот однажды вечером увидел далеко впереди башни. Миражи быстро рассасываются… но башни не исчезли и наутро. Стали ближе. Показалось, что услышал слова утренней молитвы. Ветер поднимал и швырял в лицо пыль, но на этот раз в этой пыли был сладостный вкус… влага?

Малик опять пришёл к тем же воротам, и вновь, как в дурном сне, ворота оказались открыты. Здесь были люди; они, в своих разноцветных шерстяных одеяниях, казались пятнами вина после застолья. На лицах испуг, на некоторых брови ползут вниз в гневе, нет, в ярости, но не эти эмоции трогали Малика. Он слышал только радость обитателя машины, хотя и не мог её разделить. Блудный сын вернулся, и ничего больше не сможет их разлучить. Глазами, теми, которые в груди, Малик снова видел фальшивый свет, но, как мотылёк, продолжал лететь на него.

Со всех сторон сбегался народ. Детей прятали в домах, кто-то падал на колени, чтобы воззвать к одному из пяти покровителей — или ко всем пятерым разом. Голос текущей воды был похож на звон разъярённого осиного гнезда.

— Зачем ты вернулся, древний воин? — спросил Данияр, в его голосе звенело железо. Невыносимо жарко, его капюшон надвинут почти на глаза, а на подбородке крошки от только что съеденного хлеба. — Мы отпустили тебя.

— Меня привело провидение… — начал Малик, а потом подумал, что лучше бы не говорить с теми, кого собирается лишить будущего, лишить самой жизни. И кто? Солдат давно забытой армии, комок пыли и высохшей плоти, у которого обожравшийся падальщик отхватил кусок щеки.

Медленно, потому что мышцы давно уже разучились действовать слажено, он вытащил скимитары. Краем глаза увидел, как кто-то бросился на него слева, рубанул разом двумя руками. Оружие могло рассыпаться пылью, даже не разрезав одежды — настолько хрупким оно выглядело — но эти ожидания не оправдались. Сломанная сабля оставила рваную поверхностную рану от плеча до грудины, вторая же наискосок разрубила живот. Нападавший рухнул, и Малик увидел, что это молодой парень с большим, как у цыплёнка, ртом.

Данияр стремительно бледнел. Помощники оставили его, спасаясь бегством, теряя кошельки и разливая воду из фляг, он же вышел вперёд и встал на пути у Малика, широко расставив ноги.

— Ты не пройдёшь, — сказал он.

И тогда Малик убил его — быстро и милосердно, перерезав глотку.

Ещё дважды его пытались остановить, первый раз с пиками и самострелами, которым явно не помешала бы чистка. Из семи выпущенных болтов в него попал только один — настолько у стрелков дрожали руки. Малик не пытался уклониться. Отброшенный болтом, он понадеялся, что запоздалая смерть наконец-то найдёт его, но, вставая, не чувствовал даже боли. Когда копейщики, скоординировав усилия, подняли его на пики, древний воин свесился вниз и раскроил двоим головы. Третий убежал.

Последний заслон ждал его возле машины. Мимо него, состоящего из одной-единственной хрупкой фигурки, скрючившейся на ступенях и прижимающей к груди нож, Малик прошёл, не повернув головы.

— Ты счастлива теперь? — спросил он девушку, глядя на живое существо глубоко под водой. Дотронулся до лба, откуда несколько ночей назад сорвал и бросил в пыль кровавое колесо.

— Мой жених оставил меня, — сказала фигурка. Было слышно, как стучат в груди рыдания. Но ни одного всхлипа не просочилось наружу. — Я возложила солнце на голову древнего воина, который не стал сражаться за нас с пустошью. Я теперь отвержена, проклята, и моя судьба — стоять на высокой башне и ловить тени. До конца жизни.

Она подняла голову. Спутанные волосы легли на лицо.

— Я готова даже к этому, если бы внизу, как прежде, смеялись и играли дети, а старики судачили об урожае.

Малик долго смотрел на свисающие вниз головой тела. Похожи на летучих мышей, прячущихся знойным полднем под сводами грота.

— Они страдают… молят о пощаде.

— Я верю тебе, древний воин. Что ты теперь будешь делать?

Малик сжал в кулаке камень, подобранный у входа снаружи. Обломок наследия младших гигантов, подходящий инструмент, чтобы прекратить страдания одних и умножить боль других. Это неправильно. Как может мертвец решать судьбу целого народа — даже если в груди у него глаза, которые могут отличить фальшивое пламя от настоящего? Как может ставший прахом вообще ходить по земле?

Судьба мертвецов — быть сытью, плодородной землёй, которую вспашут пришедшие на смену, славным именем — но не более.

Но всё-таки я здесь, — подумал Малик. — Я, от которого осталось так немного…

— Что бы ты ни сделал, — сказала девушка, и нож, выпав из её рук, зазвенел о камни, — я буду рядом и буду наблюдать. А потом приду к тебе и расскажу о последствиях твоих деяний. О каждой слезинке, которую испарило солнце. О каждом крике новорожденного, что раздастся в сенях у бывших моих подруг.