Марина вдруг встала, взяла стопку грязной посуды, взвесила её и поставила обратно. Не глядя на Вячеслава, спросила:

— Он больше не воевал?

— Его контузило. Кроме того, эта короткая война произвела на него сильнейшее впечатление. Так же, как и на Марту. Встретившись в госпитале, они решили пожениться и уехать в глушь. Не знаю, почему их тянуло в тайгу. Знаю я только одно: поселившись здесь, никто из них больше не помышлял о возвращении в цивилизацию. Дядя с тётей будто… будто…

— Будто заново родились в новом мире, — закончила за него Марина.

* * *

Ночь наступила неожиданно, как всегда бывает вдали от поселений и какого бы то ни было электричества. С наступлением темноты Вячеслав поднялся на холм и обратил взгляд на северо-восток, туда, где обычно в ясную погоду можно разглядеть зарево городских огней. Иногда он воображал себя электрическим мотыльком, что позволяет преодолевшему десятки километров свету пронизывать его тело, наполнять некие ячейки и полости меж рёбер с тем, чтобы потом обернуться и спокойно уйти вниз, в темноту, которая была здесь вечность до человечества и будет вечность после.

Сейчас он не увидел ничего. Возможно, идёт дождь или даже снег; сплошная его стена закрывает равномерное безличное сияние. Подняв голову, Вячеслав увидел хвост Млечного Пути. Кресты, как огромные пауки, затаились в темноте возле его ног.

Вернувшись домой (окна тлели, как угольки костра), он сказал:

— Я лягу прямо здесь, на ковре. В шкафу есть запасное одеяло. А вы…

— Нет нужды, — перебила его Марина. Она вновь взялась за чтение и теперь, заложив пальцем том Шолохова с расслаивающейся обложкой, обратила светлые, будто затуманенные какой-то думой глаза на стоящего на пороге Вячеслава. — Вы здесь хранитель. А я… я — всего лишь волна, которая поднимает из глубин то, что должно быть поднято. Спасибо за очаг, ночлега я у вас требовать не смею.

Наверное, эти фразы тоже из какой-нибудь любимой книги тёти Марты. Вячеславу они показались смутно знакомыми; он будто слышал внутри себя, как их произносила тётя, хотя вместо её лица было размытое пятно, а голос обезличен. Он заметил, что гостья уже обута, только когда она, всё так же не выпуская книгу из рук, прошла мимо него и растворилась за дверью.

— Не глупите. Здесь нам хватит места. Хотите замёрзнуть насмерть?

В ответ — только скрип досок на крыльце. Дверь затворилась, тихо звякнув крючком.

Вячеслав несколько минут сердито ходил по комнате, думая, что вот-вот услышит скрип вновь — на этот раз с виноватыми нотками. Таёжная ночь — не место для молодых женщин… и вообще, каких бы то ни было женщин. Потом выглянул в ночь. Никого. Куда она пошла без фонаря? Как будто растворилась в воздухе, ей-богу! Или отрастила крылья и упорхнула безалаберным papilio, не стесняясь, что подумают о ней люди.

Вячеслав взял со стола фонарь и для успокоения совести обошёл вокруг дома. Никого. Тишина почти ощутима — казалось, если притушить фонарь и протянуть вперёд руку, можно ощупать чьи-то сомкнутые губы. По небу, как водомерки, скользили летучие мыши.

Вернувшись, он подбросил в печь дров и лёг спать, натянув до подбородка одеяло и думая: «Интересно, бывают ли сны, которые можно видеть наяву?»

Дверь оставалась незапертой.

* * *

Вячеслав проснулся всего раз, внезапно, будто век лежавший на своём месте камень, который кто-то пихнул ногой. Лежал, уставившись в потолок и облизывая сухие губы. Печь почти потухла — значит, время за полночь. Может, часа два или три. Наручные часы покоились на тумбочке, но Вячеслав не торопился к ним прикасаться. Вслушиваясь в темноту, он пытался понять, что его разбудило. Был какой-то звук, совершенно точно был. Далёкий грохот, настороживший его вначале, оказался стуком собственного сердца и шумом крови.

Вот, опять!

Вячеслав бросил взгляд в сторону окна. Снаружи доносился детский плачь; он то стихал на десяток-другой секунд, то возобновлялся — неровный, рваный, пульсирующий звук, который легко проспать, перевернувшись на другой бок. Может, это стенает Марина, отчаявшаяся отыскать дорогу к дому?

Нет, плакал определённо младенец. Крохотное дезориентированное существо, которое не понимает, что с ним произошло и как оно здесь оказалось.

Вячеслав откинул одеяло, поместил ноги в ледяную темницу обуви. Взяв одну из свечей и запалив её от лучины, прокрался ко входу и приложил ухо к двери. Фотографии выглядели квадратными и прямоугольными дырами, через которые сочилась темнота.

Вячеслав открыл дверь и вышел в ночной холод. Майка между лопаток мгновенно задеревенела. На стенках рукомойника поблёскивал лёд. Огонь свечки сжался в крохотный кулачок, к которому тянулись ладони деревьев. Вячеслав защищал его так рьяно, что обжог пальцы.

Он спустился с крыльца, прошёл направо, к заросшему пустырником пространству, туда, где у дяди была фотомастерская, затем вернулся. Воск капал на пальцы и моментально застывал. Какая-то беспокойная, крупная птица скакала по ветвям елей, роняя на голову хвою и вкладывая в своё «фью-уть» истинно человеческие вопросительные нотки. Детский плачь не смолкал, он не имел источника, а был как будто разлит в воздухе. Что за ночное существо может так кричать? Так или иначе, источник далеко отсюда. Может, в километре. Иногда мерещилось, что звук идёт из-под земли.