Ты был мил и был прекрасен,

Но не смог ты жить,

А значит,

Только смерть тебе открыта

И ничего не сможешь ты узнать,

Лишь в вечности сольешься

С пустотой,

А если да – живи опять.

Джесс ничего не сказала. А что она могла сказать? Она не спросила, кто автор. Зачем? Она и так это знала. Это была она. Её старый стих. Он знал о ней все. Но это не пугало её, скорее, лишь нагнетало воспоминания. Несмотря на колоссальную дозу Дэниэлса, она была трезва. Вот уж не могла она подумать, что люди читают её мысли, как утренние газеты.

– Кто автор? – все же спросила она.

– Одна заблудшая душа. Но это не имеет значения. Важно не то, кто написал твою жизнь, а важно то, что ты почувствовала.

– Красивые слова.

Она сделала еще пару глотков и опьянела.

– Я, кажется, уже совсем пьяна. Не проводишь, красавчик, до дома?

– Мало кто просит меня об это.

– А я прошу! Ты мне понравился. Заходи, когда хочешь!

Едва держась на ногах, она встала. Парень помог ей выдержать равновесие, и они медленно выходили из бара. Миновав дверь, они очутились в ночном Новом Орлеане. Днем, Новый Орлеан одевает маску. Ночью, он её снимает. Ночью в Новом Орлеане можно увидеть жизнь во всех её красках. Нет, всё же ночь ярче дня.

– Что такое знакомство? – спросил невпопад парень у трезвеющей Джесс.

– Я даже не знаю.

– Это не что иное, как встреча разных пониманий мира, или даже разных миров.

Она непонимающе уставилась на него.

– Кто это сказал? Только не говори, что ты. Я всё равно тебе не поверю.

– Это написала восьмилетняя девочка, страдающая аутизмом. Странно, как люди относятся к ним. Ведь они мудрее любого человека. Наверное, поэтому их презирают и лишь под видом гуманитарной помощи, помогают.

– Да.

– Это всё, что ты можешь сказать?

– Ты мудрый.

– Мудрость – лишь мера между «мало» и «много».

– Понять это сложно.

– Но ты понимаешь?

– Да.

Дальше они шли молча. И правильно, в городах нужно молчать. Это не то место, что бы вести великие разговоры. Даже, если этот город Новый Орлеан. Он довел ее до самого дома, а потом и до квартиры. Достав ключи, Джесс замешкалась и спросила:

– Что было с той девочкой?

– Она была одной из величайших людей, которых мне доводилось видеть. Поэтому, она и была самой несчастной из своего времени.

– Так, что с ней случилось?

– Люди её презирали. Она обратилась ко мне за помощью. Я смеялся над ней, как будто она не понимает, какую помощь я могу ей оказать. Но она понимала. Ей было очень тяжело. Она попросила разрешение убить себя. Очень странно, не так ли? Люди думают, что они сами хозяева своих жизней и могут отнять её у себя, когда пожелают. Но это я решаю, кто достоин умереть. Если я посчитаю, что самоубийца не заслужил смерть, то пуля не попадает в мозг, веревка на виселице рвется, а яд – лишь продолжает жизнь и так далее. Никакого покоя. Но никто до сих пор не спрашивал. Я понял, насколько она несчастна и я разрешил ей спрыгнуть с десятого этажа. Ей было десять. Никогда я так не сожалел о содеянном. Но так было лучше. Смерть – очень легкое решение проблем. Она всегда лучше. Когда у людей нет сил, идти дальше, им помогаю я. Если бы она спрыгнула, не спросив разрешения, она бы упала на «случайно» поставленный батут и максимум, отделалась ушибом. Я сжалился над ней. И оказал большую услугу. Перед смертью, она написала мне все её мысли.

– И что там?

– Весь мир, глазами ребенка, покончившего с собой в десять лет.

– Ты бог?

– Многие назовут меня богов, еще больше – дьяволом.

– Но кто ты?

– Ты можешь называть меня Смерть. Это – самое правдивое из всех имен.

– Мое имя – Джесс. Приятно познакомиться, Смерть.

– Вот и наши миры встретились.

Он улыбнулся, пожал ей руку и ушел. Джесс осталась одна со Снорри, тот тихо мяукал в уголке…

На следующее утро, проклиная весь, допустивший создание будильников, мир, я споткнулся об собственный труп, в который раз, кстати. Под своим ненавистным трупом, который только то и делает, что путается под ногами, я имею в виду старого, усталого себя, который давно умер, уступив место для жизни более достойному «мне», если я имею право так себя называть. Мой труп хоть и не был материальным, но я всё же умудрился об него споткнуться.

Я упал на твердую поверхность, которую, кажется, называют полом. Я начал объяснять полу по-русски, какой он «нехороший» и «куда ему следует пойти». Потом я понял, что, так и не проснувшись, я выражаю своё неуважение к полу. Где же добрый, воспитанный мальчик, которым я долгое время себя воображал? Какой бедный пол. Он же ничего мне, на самом деле, не сделал. Это я дурак. А он просто выполняет свою функцию. Какая неблагодарная работа у моего пола. А затем усмехнулся, вспомнив, что об милого мальчика я недавно споткнулся. Встав с примирившегося со мной линолеума, я пошел на кухню, ожидая долгожданный завтрак.

На кухне я встретил мечту всего моего утра – амброзию небесную. Яичница я беконом и кофе с марш мэллоу. Никогда в жизни я так не радовался еде. Слезы потекли по моему лицу при взгляде на неё.

– Доброе утро! – сказало моё счастье.

– Утро никогда добрым не бывает. Mattina non `e buono – как бы сказал итальянец. Особенно, когда ты просыпаешься и не успеваешь открыть глаза, спотыкаешься об свой труп и понимаешь, какая ты сволочь в диалоге с полом. А ты не так думаешь, бекон?