На новом месте я чувствовала себя гораздо увереннее. В квартире была железная дверь, на окнах решетки, и телефон, по которому можно позвонить 02. Квартира была трехкомнатная: в одной комнате были сложены вещи хозяев, в другой я расставила свадебные платья для проката, а в третьей спали мы. Еще была большая кухня, на ней мы даже гостей потом принимали. На кухне стоял диван-малютка, на котором мы спали с Владиком зимой в особенно холодные дни. В большой комнате все тепло выдувало нашими шквальными ветрами, и было невыносимо холодно.

В первый день все было тихо. Реакция Василия последовала на другой день к вечеру. Адрес он узнал, наверно, от кого-то из детей, и вечером нарисовался. Упал на колени, целовал нательный крест и клялся, что все понял и никогда не повторит своих ошибок. Меня этими дешевыми эффектами было не пронять, но на детей они подействовали очень сильно. Почувствовав, что симпатии детей склоняются в его пользу, он решил развить успех:

– Возвращайся хотя бы ради детей. Другие женщины ради детей все терпят, дети – это главное для нас, мы ради них живем.

– Нет уж, говорю. Хотя я детей тоже люблю, и именно ради них терпела столько лет все твои выходки, но им сейчас одному 15 лет, другому 11. Еще два-три года, и у них будет своя жизнь: они поедут учиться, уйдут в армию, женятся. А у меня жизнь тоже одна. И я не хочу, чтобы ты даже приближался ко мне. Я не буду судиться с тобой за твою великую хату – кучу глины, и можешь подавиться своими алиментами.

И я выразительно открыла перед ним входную дверь. Егор кинулся следом:

– Я пойду с папой!

Владик смотрел на меня исподлобья.

– Мама, почему ты не хочешь дать папе шанс?

Как мне было объяснить сыну, что все свои шансы он давно исчерпал?

Егор так и остался жить с отцом. Со мной он избегал всяких объяснений на эту тему, стал прогуливать школу, грубить учителям, несмотря на приближающиеся экзамены за 9 класс. На все мои расспросы, уговоры, попытки помочь ему в учебе, ответ был один:

– Вернись к папе, тогда я буду хорошо себя вести.

Это был откровенный шантаж. Я очень переживала за сына, мне было очень обидно, что после пятнадцати лет самоотверженной заботы он сделал выбор не в мою пользу, но на шантаж не поддалась.

Я часто в то время, да и после, думала о неблагодарности детей. Сколько сил и души было отдано им! Когда старший сын в двухлетнем возрасте сильно болел, 20 дней ночевала в реанимации рядом с его кроваткой: дремала на стульях и вздрагивала при малейшем его движении. Сколько я выхаживала его после больницы, возила к частным врачам и делала уколы, готовила отдельно протертые супчики. И младший имеет серьезное врожденное заболевание сердца, с ним я тоже набегалась по больницам. За всем этим стоит терпеливый кропотливый труд, слезы и отчаянье бессонных ночей. А сколько было потрачено сил и нервов, когда сыновья учились читать и писать, сколько неприятных минут пережито в школе из-за их плохой учебы и неблаговидных поступков! Сколько с ними прочитано книжек, сколько всего переговорено! Но никак не могу понять, почему ростки доброты и благодарности не дают всходов в их душах? Почему для них так притягателен образ тунеядца и скандалиста папочки? Или, может, это генетическая предрасположенность? В любом случае, для меня наступило прозрение: нельзя жить для детей. Надо думать о себе, о своих интересах и желаниях, о своей единственной неповторимой жизни. И, вытирая слезы, я поклялась себе никогда больше не жертвовать собой ради кого-то.

Я хотела быть счастливой, и жизнь моя преобразилась. Я могла ходить куда хочу, и общаться с кем хочу. Вместе с Владиком я съездила к подруге Оле в гости в соседний район.

Мы ездили с детьми на Азовские лиманы, плескались в теплом море и загорали до черноты, ели сушеную таранку и смеялись из-за каждого пустяка. Потом я помогала Оле полоть в огороде траву, заодно мы болтали обо всем без лишних ушей. Владик с Наташкой носились на велосипедах по улице, распугивая гуляющих кур, и играли в прятки с деревенскими ребятишками. А вечером мы все вместе сидели во дворе под навесом, слушая стрекот цикад и глядя в ночное небо, с низко висящими звездами. Такого неба никогда не увидишь в городе: кажется, протяни руку, и звезда окажется у тебя в ладони.

Даже денег у меня стало больше, несмотря на то, что приходилось платить за квартиру. Все постепенно налаживалось, Егор сдал все-таки экзамены за 9 класс, но после всех его художеств в десятый класс его не взяли.

Состоялось судебное заседание по поводу нашего развода. Через знакомых я попросила судью не давать нам сроков для раздумий, а сразу развести. Так и случилось, тем более, что мы уже не жили вместе.

Прокат свадебных платьев продолжал у нас работать по новому адресу.

Владик помогал мне, в свободное от школы время добросовестно сидел и ждал клиентов, показывал им платья, давал мерить, а потом звонил мне на работу, если они что-то выбирали, я по телефону объясняла им правила или договаривалась о том, когда им прийти, или они приезжали ко мне на работу, или оставляли задаток сыну. Конечно, мы потеряли часть клиентов из-за переезда, несмотря на то, что развесили везде вокруг дома вывески и указатели.

Конкуренция усиливалась, в соседнем районе открылся большой прокат платьев, и в нашем городе открылся еще один. Но люди все равно к нам шли, у нас были платья больших размеров для полных или беременных, чего не было в других прокатах и я подгоняла им платье по фигуре. Особенно часто нашими клиентами были небогатые люди из станиц, были случаи даже, что часть суммы за прокат они возмещали нам продуктами. Я соглашалась и на это, к обоюдной радости обоих сторон.

Жизнь продолжалась, и я снова почувствовала ее красоту и неповторимость. Ко мне приходили в гости знакомые и сотрудницы с работы, несколько раз приезжала Оля. Мы с Владиком ездили в Анапу «дикарями» на четыре дня. В виду стесненности в средствах, нас поселили на кухне, где мы спали в раскладных креслах. Но нам были безразличны бытовые неудобства: мы безвылазно купались в море, лазили по горам, ходили на раскопки древнего города, которому больше двух тысяч лет, гуляли по ночной Анапе и разговаривали о жизни.