Так род бывшего кормчего этой кошмарной секты прекратился окончательно. В нашей семье не любили поминать о тех событиях. Лишь ходили какие-то смутные слухи о том, что последнему из рода еще тех Платициных отомстили тайные последователи его мрачно знаменитого предка. Однако то были лишь слухи… Дом, где все случилось, как и два соседних, через год снесли. А два оставшихся продали. С глаз, как говорится, долой…

– Дело тогда расследовала полиция, – не преминула напомнить Анфиса Павловна. – И, как я слышала, было оно закрыто без результата. Так, Иван Иванович? Или я ошибаюсь?

Грешен я, надобно сказать. Люблю, эдак, поразить собеседника неожиданным ответом, либо оборотом.

Вот и тут, выдержав долгую паузу (сам господин Алексеев1 сказал бы «Верю!»), я подождал, пока Танюша нальет мне очередную чашку чаю, и, наконец, ответил уже проявлявшей признаки нетерпения Анфисе Павловне:

– Увы, ошибаетесь… Преступник, а вернее, преступники, были сысканы и понесли заслуженное наказание!

Тут даже невозмутимый Лука Павлович довольно проворно повернул голову, блеснув стёклышком пенсне. А уж Константин Александрович так встрепенулся, что едва не расплескал чай.

– Да, да, господа, – весьма довольный произведенным эффектом, повторил я. – Расследование было проведено по всей форме и дело было раскрыто.

– Но позвольте, Иван Иванович, – возразил так же немало озадаченный Прокопий Анисимович. – Даже я – хоть и дальний, но родственник – не знаю об этом!

– На то были особые обстоятельства, – с легким налетом снисходительности, ответил я. – Однако, сейчас уж можно говорить все начистоту. Поэтому, если мои уважаемые гости позволят мне потратить их время на старческую болтовню, я расскажу вам эту историю.

Все шумно начали выражать свою готовность послушать рассказ, а Анфиса Павловна даже укорила:

– Уж бросьте интересничать, дорогой Иван Иванович. Когда это мы отказывались ваши рассказы послушать?!

– Ну, что ж, – начал я. – Дело и взаправду было дикое и страшное было. И началось оно вовсе не в подвале купца Платицина…

– Эко его перекосило, сердешного! – перекрестился старший городовой Губорев, богатырь с вислыми седыми усами на задубелом лице, с каменным, аккуратнейшим образом выбритым подбородком и спокойными умными глазами.

– И то, страсть какая, – задушено согласился второй полицейский, Ракитин, молоденький, в нескладно сидевшей на нем шинели. Он шмыгнул, вытер рукавом нос, но приметив мой укоризненный взгляд, смутился и отошел ко входу. Все знали, что я требовал от своих сотрудников безупречного внешнего вида и культурного поведения.

Впрочем, поведение Ракитина было вполне объяснимо – прослужил он не так много и подобного, уж верное, никогда не видал. Как и иные из присутствующих.

Посреди пустой просторной комнаты, прямо на пыльном полу, раскинув руки и ноги лежал молодой человек. Был одет он в новенький, отлично сшитый черный сюртук и серые, тоже новые, панталоны. Туфли, хоть и запыленные, были заметно дороги и щегольски. На кисть правой руки была одета черная тонкой лайки перчатка. Вторая перчатка валялась у левого ботинка, должно быть она выпала из хозяйской руки. Модная шляпа со слегка изогнутыми полями откатилась в самый угол. Словом, одежда выдавала в покойном человека небедного и, что называется, «из общества». А вот о лице его, каково оно было при жизни, судить не представлялось возможным. Оно было перекошенным ужасной, чудовищной гримасой страха. Смертельного, запредельного страха. Тонкие губы растянуты в подобии адской улыбки. Зубы оскалены. Глаза вылезли из орбит и казались бильярдными шарами, непонятно зачем вставленными кем-то в глазницы покойного. Брови изогнулись под углом и залезли куда-то далеко на лоб. В целом лицо напоминало маску бога ночных страхов какого-то племени дикарей, недавно виденную мною у одного знакомого в Тамбове. Ее привез ему родственник из путешествия по Африке. Только маска была черной, а лицо лежавшего перед нами человека было алебастрово-белым, даже белее стен комнаты.

На первый взгляд, никаких внешних повреждений на трупе не было. Только на затылке был довольно крупный желвак, однако, как предположил наш почтенный доктор Розенплентер, это было следствием падения. Молодой человек, видимо, чего-то страшно испугался и упал навзничь как стоял – прямо, словно подрубленное дерево. И со всего размаху приложился затылком о дубовые доски пола.

– Сильный удар о пол мог, конечно, послужить причиной смерти, – по своему обыкновению тихо докладывал Владимир Карлович. – Но… На вид молодой человек довольно крепок… Ежели только какие-то прижизненные патологии были… Скорее, сердечный приступ. Отсюда и такая гримаса – подобное случается. Вернее скажу после вскрытия. Судя по трупному окоченению, смерть наступила нынче ночью, часа четыре тому.

– Это около двух часов пополуночи…

– При покойном обнаружены: платок без меток, – это уже помощник пристава Пульхров, толковый молодой полицейский, докладывал, – денег двадцать семь рублей и тридцать две копейки с половиною, золотой брегет на цепочке, перстень, тако же золотой, с большим прозрачным камнем, золотая же заколка для галстука с голубоватым прозрачным камнем и буквами «В» и «С»…

– Стало быть, не ограбление…

Коллежский регистратор2 согласно кивнул и продолжал:

– Еще найдены были две фотографические открытки фривольного содержания и записная книжица.

Я взял в руки небольшую книжечку в черном кожаном переплете. На линованных страничках аккуратным бисерным почерком были начертаны адреса, а напротив них – женские имена. К сожалению, все адреса были явно не в нашем городе – названия улиц были мне незнакомы. И еще было много стишков, довольно пошлых и безвкусных.

Было ясно, что погибший – молодой ветреный повеса, охочий до развлечений бездельник, беспутный сын богатых родителей. Но ничего, что давало бы возможность установить его личность, обнаружено не было. Только две буквы на заколке. Не густо…