— Тати Унжу пограбили и поместье також, — сказал Тимофей и сделал шаг назад, как будто опасаясь от меня удара.

— Посыльных до меня, — сказал я и вылез из телеги. Верхом поеду, а то уж сильно разнежился, даже зарядку не делаю.

Через двадцать минут уже было собрано совещание. С посыльными обошлись неласково, они не желали что-либо говорить, и пришлось надавить. И было плевать на реакцию князя, в конце концов, на его землях беспредел творят.

Я себя странно чувствовал — ну, не было паники такой, какая началась у Ермолая. Чувствовал злость, решимость, но и все. Мы даже не узнали, сколько людей погибло, услышали лишь то, что удалось отбиться. Если бы уничтожили город и поместья, то об этом-то обязательно говорили.

— Одвуконь и малым отрядом, — не говорил, а выкрикивал Ермолай.

Я молчал. Конечно, поспешим — и караван свой оставим, но вот какими силами, и не будет ли лакомым куском отобрать такие богатства, что сейчас у нас в повозках.

— Гильермо твои люди, булгары, Андрей, Филипп две сотни на обоз, дружину Василько також у абозе, з Алексем домовлюсь, люду зброю дай. Гаврилу також треба брать, або сам пойдет. Коней кожнаму три, також снедь, вода, коням зерна кожному пуд. Выход сейчас, — озвучил я решение.

Я сомневался только в генуэзцах, так как они в большей степени пешие. Да и вопросы доверия так же стояли остро. Проживая уже вторую жизнь, понял, что когда что-то не понятно, то обязательно остерегись. Вот с Ермолаем и Филиппом все понятно. У них и семьи в поместье и имущество на виду. А вот арбалетчики… Уже то, что они на Руси вызывает удивление. И я решал, где у них будет меньше соблазнов, идти с богатым обозом или пустить в «святая святых» — в мое поместье. Решил, что последнее меньшее из зол, тем более, что, скорее всего, предстоит акция возмездия. Вот только не хочу мести, пока не хочу, но остановить других не смогу, следовательно, только стать во главе мстителей.

Организовав обоз, определив руководство и дальнейшее направление, выделив часть серебра на покупку хлеба и другого продовольствия, мы отобрали коней и построились. Арбалетчики не стали брать своих слуг и щитоносцев, и так же изготовились к дальнему и изнурительному переходу. Каждый взял трех коней, так что большую часть табуна мы уводили. Всего получилось около пяти сотен воинов.

Началась изнурительная гонка. Отправившись около двух часов дня, мы к одиннадцати вечера совершили марш на тридцать пять километров. Отдых был больше для коней, чем для нас, и еще до рассвета вновь в путь с небольшим часовым отдыхом днем. Когда через шесть дней въезжали во Владимир были измотаны в конец, поэтому дополнительно устроили отдых на пять часов, тем более, что некоторых лошадей хотели быстро продать или обменять. Даже три коня не справлялись с предложенной нагрузкой. Частично проблему с конями решил на подворье, что досталось в наследство, просто оставив там, но это было только сорок лошадей.

Меня немного смущало, что Глеб Всеславович никогда не говорил про свое имущество и тогда, как мы стояли лагерем под Владимиром, даже не покидал войско. Вот как оставлять наследство, даже намеком не обмолвившись про него. А имущество досталось богатое. И дом большой, и прислуги, скорее всего, холопов, не менее двух десятков, и серебра, и злата. И оказалось, что и полста коней найдется, что затруднило размещение больше, чем четыре десятка привезенных животных. И зачем ему в городе столько? С тиуном толком и не поговорил. Только сказал управляющему, что придется ему со всеми домочадцами уехать ко мне в поместье, но, если все сохранит, то обязательно получит и должность, и достаток.

За пару часов до рассвета вновь отправились в путь, и через четыре дня были в окрестностях Унжи. Въезжали через поместья, расположенные западнее и я даже выдохнул. Все крестьяне были при деле, работали споро, не было ни суеты, ни каких бы то признаков нападения. Почувствовалось, как общее напряжение воинов спадало. Где-то позади даже послышались скабрёзные шуточки в сторону группы женщин, строем, словно на параде, идущих по дороге.

— О каки гожи ратники, а Леся, можа сладится, а то твой-то токмо меда у горицу нося, а енти и тя донесуть, — нарочито громко сказала одна грузная товарка возглавляющая строй баб.

Женщины залились смехом, да и ратники начали проявлять сдержанную радость. Кто-то в голос оценил шутку, кто только уголками губ. Даже генуэзские арбалетчики смеялись, что порадовало уже меня — осваиваются и язык учат. Однако, я почувствовал и некое презрение к самому себе. Смалодушничал — я просто побоялся спросить о происшедшем, боялся услышать, что это поместье никак не пострадало, а вот других-то уже и нет вовсе. Не задали нужных вопросов и другие из отряда. Некоторые смотрели на меня, ожидая, видимо, активности, но я молчал.

Я осознал расположение своей «ахиллесовой пяты» — это дом и семья. Вот куда ударь меня — и я сломаюсь. Своей смерти я не боюсь. Что-то окончательно изменилось во мне. В первых стычках я убеждал себя в нереальности происходящего, что это — компьютерная игра, и можно «сохраниться», или воспринимал все как очередной исторический форум и, если что, то скорая спасет. Но в последнем бою осознал реальность и стал наркоманом. Выплеск адреналина, который бурлил в крови во время боя, стал опьянять и требовать новых доз. И я себе врал, что смогу без этих ощущений долго жить. Обманывался я и в том, что год смогу работать только в поместье. Вот бы еще оно было — то поместье.