Любая другая просить бы решилась, вышвырнул на задний двор. К псам. Без тряпок.

Но я взял.

Пусть грубо и с яростью. Да! Потому что не шлюхой. Потому что иначе ее хотел.

С самой первой встречи. С самого начала.

И удержаться не смог. Не смог не тронуть. Не прикоснуться.

А хотел убить.

С того самого момента, как передо мной появилась.

Как сбросила свой ничего не прикрывающий халатик.

Одного хотел.

Вцепиться рукой в эту нежную шейку. И переломить. Посмотреть, как вспыхнут и расширятся огромные глаза, что на крючок меня поймали. В которых я почти утонул. Впервые, на хрен, в жизни, утонул!

Шлюха. Дешевая же шлюха. Как и ее сестра.

Пришла телом выторговывать их поганые жизни.

Под любого бы легла. Любому отдалась бы.

Руки пачкать о такую противно.

Но я…

Блядь, я еще на руки даже поднял.

Измученную.

В постель отнес.

И прижимал.

С каких-то херов прижимал к себе.

Смотрел на тихое лицо. Гладил волосы.

Это надо вытравить. Вытравить из себя. Одним ударом. Навсегда. Навечно.

— Хватит, Айя, — отшвыриваю девчонку, понимая, что совсем сейчас забью своей яростью. И все без толку. Как ни таранюсь, а передо мной другие. Блядские. Ядовитые глаза. Того отродья. — Свободна.

Она валится на пол, судорожно ловя горлом воздух. Хватается на шею.

А та? Та тоже хваталась?

— Бадрид, — Арман отпускает ту, что выплясывала у него на коленях.

— По-хорошему тебе скажу. Раньше нам не пришлось бы ждать трех дней. Даже трех часов ждать бы не пришлось после того, как мы кому-то что-то предложили.

— Все знают. Мы приходим с батогом и пряником. Не примешь дар, получишь удар, от которого не оправишься.

— И все говорят. Что Багировы больше не способны на настоящий удар. После того, как ты отпустил семью Булатовых. Рустам даже бизнес какой-то ведет до сих пор.

— Согласен, — Давид шлепает по голому заду ту, что успела его ублажить. — Из-за этого поступка наш авторитет упал до нуля. Что ты дальше собираешься с ними делать, брат? Это твой удар. Мы вмешиваться не вправе.

Да.

Скриплю зубами, наливая себе первый за три дня стакан виски.

Член стоит просто адски, мешая здраво рассуждать.

А под руками будто горит ее кожа. Соски. Упругие. Маленькие. Острые, как камушки. Нежно-розовые. Такие упругие, от которых жар разносится по всему телу. Простреливает. Обжигает. Кровь вскипает на раз.

Выдохи ее рваные.

И упругость.

Охренеть, какая упругость внутри, в ее теле.

Я такого тела, кажется, даже не видел. Хрупкая. Нежная. Бархатная везде. И внутри.

Внутри она рай. Сладость. Нектар. Пища богов.

Тысячи женщин у меня было. Тысячи, а, может, и десятки тысяч.

Но никогда. Никогда такой не видел. Не прикасался к такому телу. Никогда такой к себе не прижимал, не пробовал.

И никогда. Кровь. Не кипела так при одной мысли, при одном всполохе воспоминания о женщине.

Вспышка — и кожа ее под руками.

Как бред. Как наваждение.

Еще одна, — и ее рваный стон, что пробивает кожу. Насквозь.

И тело. Все ее тело под моей кожей.

Упругие бедра. Грудь, — сочная, что в ладонях сжимается. Губы.

Мягкие. Упругие. Нежные и страстные одновременно.

Я, блядь, еще с первого прикосновения к этим губам знал, что удержаться невозможно. Как только пальцами провел. Прикоснулся. Невесомо.

Тут же обожгло. Пронзило всего насквозь. До затылка.

Уже тогда въелась.

И глаза.

Глаза эти невозможные.

Царапают.

Нет ее, а будто взгляд на меня поднимает.

Нежный. Томный. Сверкает черными алмазами.

И царапает. Прямо под ребрами. Царапает так, что растереть грудь себе хочется. Вырвать это оттуда. Изнутри. Пусть даже ребра превратятся в крошево. Но вырвать!

Они оба правы.

Нас просто перестали бояться после этого.

После того, как я впустил в дом эту девчонку. И не смог. Не смог удержаться. Пеленой накрыло. Впервые в жизни.

И даже думать не о чем.

Я не должен был идти на эту сделку.

Когда тебя оскорбили, плюнули в лицо, а после этого еще и предлагают откуп, это, по сути, еще один плевок. Двойное оскорбление.

Вытрись и прими оплату, как собака, за то, что тебя унизили.

А кто берет плату за такое, об того бесконечно можно вытирать ноги. Готов стерпеть любое унижение. Это ниже дна.

И я. От этой платы не смог, не смог отказаться!

Сердце разрывало ребра, когда она стояла передо мной!