Вещи в Столешниковом действительно были. Но для тех, кто мог достать. Или - кому могли достать. А дядя Буля, между прочим, был именно столешниковским директором и достать мог, но не соседям из первой квартиры, дворовое панибратство с которыми отнюдь не предполагало столь опрометчивых поступков. Ну можно ли приносить что-то этим почти голодранцам, общаться с которыми лучше всего через стенку? То есть постучат, скажем, эти почти голодранцы в фанерную стенку своей кухни, а из кухни дяди Були отвечают, не повышая голоса: "Ну?!" А они говорят, тоже не повышая: "Вы слыхали - в Казанке есть щука!" "Что вы говорите?!
– отвечают им, от возбуждения сразу повысив голос.
– Сейчас мы бежим!" Или наоборот - раздается застеночный стук из дядибулиного жилья. "Да!" - слышится в ответ. "Нет ли у вас немножко желатины?" (Слово это всегда фигурирует в женском роде.) "Есть. А что вы хотите делать?" - следует непростой вопрос, ибо намечается возможность обозначить неимоверную зажиточность дядибулиной семьи. Но там не дураки. Они отвечают: "Я хочу сделать холодец из костей!" Но тут не дураки тоже. "Зайдите возьмите, я могу вам дать!" - а сами знают, что не из костей будет холодец, а из коровьей ноги. И нога эта высший сорт, потому что Буле приносят ноги особые, каких вы у коров, как правило, не видели.

И в квартире один подозревают правильно. Спустя полчаса по двору расточается запах паленой шерсти, и его слышат все, хотя первичная обработка происходит при таких закрытых дверях, какие не снились даже Экономическому совещанию, имеющему быть уже вот-вот - зимой в Колонном зале Дома союзов. Но об этом в другой раз, и то, если придется к слову.

Нет! Большая глупость приносить товар соседям, тем более который незаконно изготовлен! И просьбочки, пару раз обращенные к Буле, были им панибратски забалагурены. Одесситская его натура отшутилась, отприкидывалась, отобещалась, но ничего так и не достала, и правильно сделала, потому что подозрительные соседи наверняка бы сочли, что Буля на них зарабатывает, даже если бы он не зарабатывал или, скажем, совсем немножко зарабатывал, и благодарность свою напитали бы убийственным ядом: мол, мы-то знаем, во сколько это обходится вам и почем будет нам. Зачем далеко идти?
– у Сендерова за такое хотят совсем не столько...

Нет! Во дворе все должно быть как во дворе, и ни при чем тут сокровища недосягаемых переулков! Надо жить как живется, ходить каждый в свою будку и раз в год напарываться на допотопную каверзу призреваемой у Були старой Шлымойлихи.

Натрет Шлымойлиха на Пасху кувшин хрену (свеклой она его не подкрашивает, и в первой квартире над белым ее хреном потешаются от души), подойдет к мальчику из этой самой квартиры и говорит: "Понюхай-но, хрейн не пахнет кирисином?.."

Мальчик, гордый своей нужностью, снисходит к старухиной опаске, втягивает надхренного воздуху, и земное дыхание его прекращается - носовые пути и бронхи текут слезами из побагровевших глаз, а рот разевается, пытаясь выжить. Старуха же - хорошая, в общем-то, старуха, безобидная такая и, главное, очень добрая - блаженно радуется, показывая младенческие десны, хохотушка.

Еще, бывает, приходит в голову похвастаться перед Булей какой-нибудь обновкой, если первоквартирники что-то вдруг приобретут. Скажем, туфли "Скороход" на кожаной подошве. Сразу видно - кожа. Желтая, твердая и гладкая, а по кромочке вдоль канта в два ряда деревянные гвоздики.

Дядя же Буля говорит - "клеёные".

– Клеёные!
– говорит он.
– Что я, не знаю!

– Как? Вы разве не видите гвоздики?

– Гвоздики-шмуздики...
– сосредоточившись, отрешенно бормочет Буля и сует одну руку в одну туфлю, а вторую - в другую. Глядя в дворовое небо, он что-то внутри ощупывает и проверяет.

– Я был прав! Это даже не кожимит. Это так теперь делают. Пощупайте! и подставляет заподозренную подошву.

Вы как дураки трогаете подметку своих абсолютно кожаных туфель - они же так авторитетно дискредитированы, что не потрогать нельзя! Трогаете вы, значит, подметку, а он - хлоп!
– вам по пальцам второй вашей туфлей каменной ее глянцевой подошвой! И вы "куплены". А Буля хохочет смехом человека, у которого nbsp; в nbsp;с nbsp;ё nbsp; есть*.

Девочке Пане обидно - галантерейная эта шутка вообще-то не для девочек, да и мать выговаривает ей из низкого окна, пока Булины домашние смеются из своей оконной дырки:

– Зачем ты имеешь с ним дело? Он же над тобой смеется.

Но дядя Буля - прохвост каких мало. Гётевскую свою пакость он с барского плеча незамедлительно золотит.

– А чулки на ноги у нее есть?

– Наши чулки вы знаете...

– Даже шелковых нет?
– продолжает веселый лавочник.
– Ц-ц-ц!

– Шелковые чулки есть у тех, у кого есть всё на свете...
– понижая голос, говорит мать девочки, ибо даже в запальчивости наводить недоброжелателей на живущих вопреки закону соседей не следует.

– Большое дело! Принести тебе чулки? Принести?
– распаляется Буля.
– Ты же у нас цаца!
– и возвращает туфли Пане.
– Хороший товар! Я пошутил. Носи на здоровье.

– Спасибо!
– почему-то благодарит Паня.

Кстати, приходится делать вид, что работает он где-то неизвестно где, но только не в Столешниковом. Он об этом не распространяется, полагая, что соседи до Столешникова за свою жизнь так и не доедут. Но они-то уже раза два доезжали и даже один раз видели, как он хватает руками свою продавщицу.

– Там он работает, что я не знаю?
– убеждает домашних мать девочки.
– У него там всё. Вот - "Галстуки", а вот - он. У них же есть всё!

А что, вообще-то, у них есть?

Пианино есть коричневое, и они говорят, что подарил его ихней дочке дядя из Одессы. Врут. То есть одесский дядя есть, иногда он заявляется в Москву - это рослый хмурый воротила, но пианино такой не подарит.

Еще у них - патефон, но они его почти не крутят. Котиковое манто, но она надевала его только один раз в гости на Сретенку. Еще скатерть плюшевая, а все четыре кровати - никелированные. Есть круглый стол; у всех квадратные, и описать неуклюжий квадрат окружностью - всеобщая греза. Три мягких стула у них есть. Две печки (у всех одна), причем та, которая в комнате, кафельная и на ней нет темного сального пятна от ладоней, как бывает на беленой, а на второй - беленой - пятно есть. Еще - диван с полочкой. А на полочке слоны, счетом семь, и фарфоровый медведь, но северный, он дорогой, а полочка узкая, и когда на высокоспинный диван садятся, спинка наклоняется, и медведь может упасть вам на голову или на пол и разбиться в блюдечные черепки. Поэтому дорогую вещь обвязали за живот поверх осклизлой дулевской шерсти голубой лентой, а ленту завязали бантом на нижнем гвозде свадебного портрета, на котором кроме простой рамы есть еще картонная с овальным кругом, и уже только в круге - голова к голове дядя Буля со своей тетей Азой, причем у дяди Були еще все волосы на голове. С виду даже больше, чем у тети Азы. Фотография - за стеклом, чтобы мухи не засиживали, но молодые мухи под стекло все-таки с углов протискиваются.