К сумеркам помидорные ряды стояли словно на параде - шпалерами, аккуратно подвязанные. К тому времени поспела и банька, за ней поздний ужин, а потом долгие, за полночь, разговоры о делах сельских.

Семья Мазиных, на мой взгляд, - редкий теперь в России островок сельской интеллигенции, которая, в отличие от городской, не только мудра, но и практична в делах житейских. У Мазиных прекрасная библиотека, допоздна горит свет в их доме. Но сильны они не только книжной премудростью. Дурновская школа, где много лет директором Галина Федоровна, - одна из лучших в области. Сюда, несмотря на дальность, едут за опытом и на практику ученые пединститута, преподаватели и студенты из областного же педагогического лицея.

Звено Владимира Яковлевича тоже на виду, в своем деле он специалист авторитетный.

В делах обыденных: дом и подворье, у Мазиных есть чему поучиться. Скотина и птица - в добротных стенах, а не в каких-нибудь покосившихся катухах. Дом, а рядом, под одной крышей, баня, летняя кухня, кладовые, мастерская - все сделано удобно, как говорится, с умом, своими руками. О сыновьях тоже худого никто не скажет. У Мазиных не только и не столько слова, но и дела, что для села ли, хутора очень важно. Потому что и дед Щукарь порою неглупые вещи говорил. Но это - пустая говуря, какой много нынче. А вот речи Яковлевича, как зовут его в округе, послушать не грех.

Нынче он говорит с горечью, много курит.

– Аренда не пошла еще и потому, что характеры разные: у председателя, агронома, работника - у каждого свое "я". Помирить их должен закон о земле, чтобы производственные отношения определялись законом, а не моим ли, твоим характером. Ты говоришь про павловскую ферму, я ее знаю. Две тысячи было свиней - пятнадцать человек обслуги. Сто пятьдесят осталось - те же пятнадцать человек. Свинина дорогая, невыгодно, нерентабельно. Но может один человек и тысячу и полтысячи голов откормить. Это жизнью доказано.

На здешней свиноферме в ту пору, когда работал Мазин главным агрономом, такое было. Уговорил Мазин хорошего работягу, прежде крепко пившего, но завязавшего, взяться за свиней на аренде. Правда, уговаривать больше пришлось жену, и даже расписку написал, что если не заработают арендаторы, как агроном обещает, то из своего кармана заплатит. Два года работал человек на аренде. Все было: отличные привесы, заработок. Восстал народ на колхозном правлении: "Ворует! Догляду нет, он ворует!" Напрасно взывал Мазин: "Если ворует, поймайте! Накажите, вычтите, заставьте честно работать!" "Ворует!
– был ответ.
– Не может быть, чтобы не воровал! Прикрыть лавочку!" Аренду прикрыли. Свинина опять стала убыточной.

– А нынче вовсе свобода, - говорит Мазин.
– Агроном человек лишний, он может советовать: "Надо бы удобрения, надо бы обработать гербицидами..." "Не надо!!" - кричат. "Надо бы..." "Не надо! Дорого!!" "А выйдет дороже: амброзия уже пожаром пошла. Земля работает на истощение. Это все равно что не кормить человека, а требовать с него работы. Он ведь все равно упадет".

Мы говорили и слушали. И вот за темным стеклом окна зашуршало. Вышли на веранду. По крыше сеется дождь, неторопливый, как видно, долгий. Послушали, вздохнули разом. Мне сразу привиделся просторный луг в займище, который вчера косили; люцерна на огороде у матери Лельки, зеленые валы ее; а еще завтрашняя дорога, раскисшая и разбитая. У Мазина вздыхать было больше причин.

Пошли мы спать. Конечно, не спалось мне. Не мог разом окончиться разговор, который веду я давно с тем же Мазиным, бывая здесь то зимой, то летом. Какие-то фразы Мазина вертелись в голове, обрастая иным, подходящим:

"Как зайцы мечемся: абы как на работе, абы как дома"... Трактористы, которые бросили нынче работу по-светлому, оставив сено мокнуть под дождем, они ведь не отдыхать подались, не телевизор глядеть. Им надо свое сено возить, для своей скотины, которая семью кормит. И тут им ни ночь, ни даже дождь не помеха;

"Работают, чтобы красть"... То сено, подсохшее, добрый, едовый эспарцет, над каким мы с Мазиным вздыхали, оно скорее всего не намокло, успев до дождя перекочевать в какой-нибудь сенник, под крышу. Дело вполне естественное. Об этом говорено-переговорено;

"Нужно, чтобы хороший работник получал в десять раз больше лодыря и жил в десять раз лучше. А теперь они одинаково воруют";

и самое главное: "Не мое! Не мое - и все тут!"... Вроде бы у самого Мазина звено арендное, работают неплохо. Но вот недавно поставили на трактор одному из механизаторов новый двигатель, цена ему, считай, миллион. Проехал трактор пятьсот метров и стал. Заклинило новый движок. Пробку картера "хозяин" не затянул, она от вибрации выпала, масло ушло. Двигателю конец. И в звене никаких особых страстей: ладно, мол, с кем не бывает... А было бы "мое"?

Не спалось мне. Мазин тоже поднялся, пошел на кухню курить. Трогать его я не стал. Для меня все эти разговоры, раздумья, конечно, несладки. Но уеду развеется. А для Мазина это жизнь. Нелепая, горькая в своей ежедневности, но его жизнь, которую уже не переиначишь.

Два года назад Мазин сделал попытку вырваться из нее. Он хотел взять землю. Все обдумал, столковался с одним из хороших механизаторов, и решили они взять 600 гектаров земли. Не вышло. На хуторском собрании народ им в земле отказал. (А против воли хуторян он не пошел: "Мне с ними жить". Хотя мог бы.) Устроили на правлении колхоза, где окончательно этот вопрос решался, невеселую игру. Никто не знал, с чем он пришел на правление. Главные специалисты держали ушки на макушке, понимая, что уход такого человека, как Мазин, - сигнал тревоги нешуточный.