Горожане, конечно, могли сыграть нечестно. Если бы им очень-очень хотелось избавиться от графа Ротмунда, они могли бы выбрать два пути – подослать наемного убийцу либо сфабриковать обвинение в преступлении. Потому, готовясь к совещанию, Ульш с натянутой улыбкой на тонких губах, облачаясь в бархатную черную мантию, не позабыл пристегнуть к поясу верный мирисийский клинок, выручавший его не одно столетье и в сражениях, и на темных перекрестках. Таких мечей сейчас уже не делали, секрет был утерян, пожалуй, задолго до рождения самого рыцаря Ульша. Это был клинок его прадеда – острый, легкий, гибкий, прочный, надежный. Обычно меч хранился в ларце красного дерева в опочивальне и покидал пределы своего упокоения лишь в особых случаях, а пределы ножен – и того реже. Граф Ротмунд любил посоревноваться с дворцовой стражей в искусстве владения холодным оружием, но для этого у него был простой короткий стальной меч. Свой же марисийский клинок (по названию провинции далекой страны Ашака-Нир, о которой у графа, как и у большинства эрбенготцев, были весьма смутные представления) он не то что ценил на вес золота, считал даром Фортуны и гарантией своей, в общем-то, безбедной жизни, но полагал, что в нем заключена часть его собственной, по уверению священников, потерянной души.

Совещание закончилось под утро. В открытую никто против графа Ротмунда идти не хотел. Ротебуржцы, уже порядком забывшие, как вообще выглядит их правитель, а многие, даже сомневавшиеся в его существовании, убедились, что он вовсе не выживший из ума душевнобольной и не звероподобный монстр с затуманенным жаждой крови мозгом. Граф Ульш Ротмунд оказался умным и талантливым политиком, спокойным и рассудительным. Выглядел он своеобразно, но не отталкивающе, и, уж тем более, в его внешности не было ничего от мамкиных баек, которыми стращают на ночь детишек Ротебурга уже не один десяток поколений. Его можно было бы даже назвать красивым, но мороз по коже пробегал от его красоты. Он не производил впечатления дряхлого и немощного старца, каким должен бы быть, судя по его внушительному возрасту. Время застыло для него. Резкая складка, очерчивающая рот, пепельная седина, старый шрам – вот всё, чем одарило его время.

К его описанию очень подходило слово 'средний': среднего роста, на вид – среднего возраста, среднего телосложения, волосы средней длины, даже лицо какое-то среднее, незапоминающееся. Запоминались только глаза – прозрачные, с непривычным, бледно-красным цветом радужки, влажно-блестящие, чуть выпуклые, казалось, фантастически огромные и манящие, завораживающие. А когда он говорил, невольно взгляд приковывал к себе его рот. Если бы в зал тогда пришел инквизитор и спросил бы у собравшихся людей, что они чувствуют, то они бы в один голос ответили, что граф-де наверняка наложил на них какие-то чары. Короче, одного вида Ульша было бы достаточно для наскоро состряпанного обвинения во всевозможных 'сношениях с Нечистым'. Но народ собрался деловой, здраво рассудил, что этому дяденьке пальчиком грозить не стоит, неровен час, откусит: загнанный в угол, успеет захватить с собой в Царство Мертвых немало добрых ротебуржцев, – и задумался о заключении нового договора на новых условиях о разграничении полномочий графа и выборных представителей общественности.

Всю кашу чуть было не испортил тогдашний судья. Он затеял с графом полемику на счет земельного права и сроков валидности древних документов. Суть разногласий сводилось к тому, что судья не признавал значимости того самого 'Договора о найме…' от 865 года, утверждая, что за прошедшие три столетья сильно изменились сами люди, их менталитет и цели, а потому такие древние обязательства теряют цену и лишь тормозят дальнейшее развитие общества. Затем спор скатился до угроз, что ежели граф немедленно не уберется вон, то у судьи есть связи при дворе и одного росчерка пера будет довольно, чтобы стянуть к замку войска. Не будет же граф воевать с целой армией? Или он вырастил себе на защиту полчища гнусных кровососущих тварей?! Далее речь судьи и вовсе растеряла видимость взаимной вежливости, унизившись до матерной брани. Горожане с ужасом наблюдали за нападками судьи, не зная, что и делать – мешок на голову, на двор и в колодец?.. но другого сведущего в Законе человека в городе не было. Да и неловко как-то, все-таки пожилой уважаемый гражданин… Ждать, пока у графа лопнет терпение, тоже не хотелось, слишком уж зыбкими были и молодыми демократические принципы этого поколения горожан, а затаенный страх перед неизведанным – слишком силен. Выручил всех священник часовни святой Катарины-Молельщицы. Он взял слово, и всем стало значительно легче. 'Как скажет – так и поступим' – мысленно решили ротебуржцы.

'Церковь своего не упустит!' – отметил про себя Ротмунд, забавляясь всеобщей сумятицей и кислыми лицами горожан. Явной сиюминутной опасности он не чувствовал, а выкрики разъяренного судьи его не волновали. Он давно наблюдал за 'брожением умов', он следил за ростом и бурным развитием города, в конце концов, он слишком долго жил на этом свете, чтобы не понимать, кто на чьем поле играет из здесь присутствующих, и что в корне всех, пускай чисто политических или религиозных на первый взгляд конфликтов, лежит золото, много червонного звонкого золота. Он был абсолютно прав. В этот раз причина крылась в борьбе за управление налогообложением. Если бы налоги контролировал не граф, которому деньги в личное пользование как-то и ни к чему были, всегда оставалась бы лазейка для утечки и составления баснословного капитала. Можно повысить налоги. Придумать новые. Народ все стерпит, им можно сочинить мудреное обоснование возникновения новых налогов. Граф воочию представил тонущую в пустоте цепочку сменяющих друг друга взяточников, наживающихся за счет обворованных налогоплательщиков. Грустно покачал головой. Он, может быть, и 'гнусный кровопийца', но до сих пор не был в тягость никому, кроме самого себя. Нет, уходить запросто, по первому требованию какого-то самодура он не собирался. Но надо было выждать, не сорваться. И он внимательно выслушал поднявшегося отца Бенедикта.

Священник убедил всех в том, что наилучшее решение – разрешить рыцарю, графу Ульшу Ротмунду, призванному в 865 году охранять поселение Ротебург и управлять его хозяйственными, законодательными, судебными и военными делами, владеть замком Ротмунд и проживать в нем, а также пользоваться свободой передвижения, ведения частной переписки, торговых операций и т.п. и т.п. Следует также признать его почетным гражданином Ротебурга, дабы в должной мере оценить его заслуги как мудрого руководителя, вполне оправдавшего возложенные на него надежды. Также необходимо отметить его бесспорный талант в урегулировании разногласий и распоряжении налоговыми сборами, посему граф Ульш Ротмунд продолжит заниматься этими богоугодными и человеколюбивыми делами. То есть, официально рыцарь Ульш, граф Ротмунд, назначается главным мировым судьей города Ротебурга и начальником налоговой полиции. Также он является полноправным хозяином в своем замке, в рамках законов Королевства Эрбенгот, и только ему подчиняется начальник замковой стражи. Но, и это главное, до чего договорились в ту ночь горожане, все остальные дела города находятся в ведении и управлении Совета Города, Святой Церкви и Вольного Суда.

С того дня казнить и миловать, судить, штрафовать, насылать проклятья и отпускать грехи, клеймить и ссылать, награждать героев и призирать убогих, планировать строительство города – стало уделом разнообразных гильдий, управлений и ведомств. С одной стороны, ушла лишняя головная боль графа Ульша. Потому как, если все хорошо – ротебуржцы себя не нахвалят, если возникают неурядицы – виноват граф Ротмунд. Но теперь он оказался изъят из общественной жизни города и сильно потеснен подрастающей элитой управленцев. Правда, горевал граф Ульш по этому поводу недолго и несильно. Он оставался значимой, даже легендарной фигурой для Ротебурга, и, главное, его положение упрочилось благодаря непреложному авторитету Церкви. Народ не понял, с какой радости священник выступил на стороне пр'oклятого Богом и лишенного Его милости человека, вынужденного скрываться от всех в крепости, которая стала ему тюрьмой, и только ночь может сгладить его страдания, потому что солнце, друг всех земных существ, несет ему боль и смерть. Пошушукались по углам, посмаковали события и мало-помалу утихли. А Церковь получила полгода спустя положенную десятину. То есть, может, десятина и была явлением обыденным для других городков Эрбенгота, но только не для этого. Здесь Церковь испокон веков пользовалась уважением, но не уплатой мзды. Она существовала исключительно на щедрые пожертвования. И вот те на: десятина! Народ поволновался, конечно, для порядку, но быстро смирился с нововведением…

Да, всё в этом мире продается и покупается. Разве что, кроме братской любви…

ГЛАВА ВТОРАЯ.

ЛАЗАРЬ В ГОРОДЕ

Утро было как обычно. Сизые тучи плыли над городом, чуть не задевая брюхом шпиль ратуши. Шел дождь, но и без того промокший до нитки путник не ускорял шаг. Он не ехал верхом ни на лошади, ни на осле. У него и денег не было ни гроша. И везти ему было нечего – все его имущество он нес на себе: серый плащ, узкие черные штаны, сандалии на деревянной подошве, коричневая рубашка. Все самое ценное – за пазухой. Там лежала бумага, заверенная зеленой печатью со знаками креста и меча. Это было удостоверение личности на имя Лазаря, посланника Великой Инквизиции по особым поручениям. Оно открывало любые двери и развязывало любые языки. Кроме бумаги, еще одна ноша отягощала Лазаря. Да, маленькая металлическая трубка с припаянными барабаном, ручкой и спусковым крючком. Изобретатель сего никогда не вернется домой из казематов Священной Инквизиции, зато Лазарь чуть-чуть приблизился к Богу благодаря этой чудесной вещице. Право выбирать между жизнью и смертью теперь перекочевало рабу Божьему Лазарю. С вещицей он сдружился и управлялся с ней ловко. Огромным плюсом для него являлось неведение окружающих, что подобная штуковина содержит в себе семь смертей. Да, семь смертей вошли тихим утром в город…