Шрифт:
Беспородный сквозняк только вышел меня встречать
И простуженный лифт, уходя, замолчал внизу.
И январь наступил с ликом яростным и глухим,
И по снежному полю побрел Гавриил с трубой.
Я такой же, как все, но когда-то писал стихи.
Мне нельзя без тебя, потому что я стал тобой.
20.V
Я не думал, что сам к перекрестку приду,
Но созвездья сирени метались в бреду,
Как слюда витражей, отдаваясь стыду.
Улыбался, как зверь, и сжимал рукоять
Слов, что внешне – цветок, а по сути – змея,
И серебряный серп в синеве просиял.
Ты была ровно в 20.00. За тобой
Время вилось спиралью с обратной резьбой,
И теплела ладонь с пентаграммой-судьбой.
Твои губы вином были обожжены,
И глаза так бессовестно обнажены,
Что архангелы падали вниз с вышины.
Как огня мотыльки достигая кричат,
Как садист-энтомолог тебя изучал,
Удивляясь, как крылышкам, хрупким плечам.
А безумное сердце под занавес дня
Билось, словно хотело сбежать из меня
На проспект грозовой к фонарям и теням.
Перепутав дыханья в тебе и во мне,
Болью истина в будущего глубине
Проступала, как звездная соль на спине.
А потом был рассвет. И проспект розовел,
По которому я, улыбаясь, как зверь,
Уходил от тебя. И рыдал соловей.
Но опять возвращался, хоть не было дня,
Чтобы я не зарекся дороги к дверям,
Где кричат мотыльки, достигая огня…
Потому что я знал, что ты любишь меня.
Саломея
«О, дорогая!.. Это было, как… Олимпиада!..»
Отблеск салюта и счастья ползет по лицу.
Все мы – свидетели/соучастники/потерпевшие Рая и Ада.
Ванька Креститель, концерт твой последний подходит к концу:
Тени дамасскую сталь прячет Иродиада;
Саломея, танцуй!
Ночь ворожит и блажит, дышит влажно твоими
Ладаном, фимиамом, Chanel Nо.5. На лету
Ангел соленый, татуировка, бесстыдно раздетое имя,
В низ живота уходя, превратится в беду и мечту,
С каждым «ура!» и ударом курантов вскипает Россия
Вкусом крови во рту.
Видишь, как пьяно лоснится на аверсе царственный отчим!
Плохо прожеванный бред подбирают рабы и шуты.
Семь покрывал различая наощупь, срывая наотмашь
Дай ему вожделения власти и наготы –
И все что хочешь бери. Теперь он отдаст все, что хочешь,
Ибо власть – это ты!
«Все зло от баб. А точнее – от баб, пидорасов, евреев
И от Америки, где только гниль и труха».
…В сон мой березовый снова вползают прекрасные змеи.
Бей, тамбурин монотонно-шаманящий, рвитесь гармошки меха,
Двигайтесь, смуглые бедра! Танцуй, Саломея!
Доводи до греха!
предложения
Хотели бы Вы
черту пересечь межсезонной Москвы, сочиняя слова, те, что принято говорить, оставляя страну, как жену, приближаясь, предчувствуя горизонтальную вышину, к Шереметьево-2,
и по трапу взойти, и ремни пристегнуть, обозначив начало пути, поглядеть за окно, где асфальт побежит под крылом, где останется тень от крыла, громогласные марши, Высоцкий и Comedy Сlub, но уже все равно,
и уйдя в высоту, приземлиться в венецианском аэропорту, где крылатые львы, и вступить в этот город, где мирно соседствуют сто островов и каналов, четыре сотни мостов, плюс теперь еще Вы,
может год или два подработка в газете, где пишут чужие слова, в амальгаме с утра солнце плывет от Кастелло до Санта-Кроче, в сваях бормочет вода, мимолетные ночи и домов номера,
потом еще год, небольшой, но доход, и вообще без особых невзгод, слушать радиоволн перебор и найти себе женщину, что будет с Вами, чьи стыд и одежда при шепоте штор будут падать на пол,
но расстаться пришлось, безболезненно просто, как будто бы что-то зажглось и погасло, прошло, как и время проходит, как, не сознавая вины, зелень воды завивается в буруны, обтекая весло…
Хотели бы вдруг разорвать этот круг, свою продолжая игру, и расчет получив, воздух вечерней лагуны пригубить острей, венецианским каналам от старых дверей отдавая ключи,