Вот и я, проходя по Кострикова, куда незадолго до того свернула с улицы Звезд Султана, увидела традиционную длинную очередь за чаем и, поддавшись общему настроению, встала в нее. Все равно я гуляла по центру Тарасова совершенно бесцельно, отдыхая после дела с музыкантом, на которого вдруг по неизвестной причине началась охота, но потом, при моем участии, все кончилось благополучно.

Есть на Кострикова единственный на весь Тарасов магазин «Бурундучок», в котором даже во времена застоя иногда давали индийский чай. Вот и теперь казалось, что времена дефицита вернулись.

Очередь была длинная, но двигалась быстро. Потому что, пока дают чай, никто больше ничего в «Бурундучке» не покупает, ни конфет, ничего. Почти все, получив свои две пачки, вставали снова. Многие старались занимать еще чаще. Займут в конце, продвинутся человек на десять, скажут, что еще подойдут, и снова в конец – вторую очередь занимать. Потом еще. Другие с этой практикой боролись… В общем, все как всегда.

Я купила чай один раз, и задумалась, вставать ли снова. Я-то к чаю почти равнодушна, стараюсь ради тети Милы. Но от длинных очередей начала уже отвыкать. И привыкать снова очень в лом было. С другой стороны, две пачки – маловато…

Тут меня потрогали за рукав. Я обернулась. Какой-то седой пенсионер в шляпе подмигивал мне и мотал головой в сторону: дескать, давай отойдем. Я подумала, что он хочет предложить мне того же чаю, но в менее ограниченном количестве и за менее ограниченную цену и пошла за ним. Если бы хотел продать занятое им специально место в начале очереди, предложил бы сразу.

Отошли за угол. Подошли к скамейке. Пенсионер поставил на нее свою старую хозяйственную сумку и раскрыл ее. Там были пачки чая. Но, вместо того, чтобы доставать их, этот тип снял шляпу и зачем-то закрыл ею чай.

Сначала я подумала, что он увидел поблизости какую-то опасность для своей торговли, и огляделась. Ничего подозрительного. Потом до меня дошло, что вместе со шляпой он снял седой парик и густые насупленные брови и остался совершенно лысым. Я чуть не упала, и он помог мне сесть на скамейку: это был Анисимов! Лысый, а не стриженый ежиком, и морщин на лице стало гораздо больше, но живой!

Когда схлынула первая сумасшедшая радость, я обиделась. Собственно, как я вдруг поняла, я, оказывается, обиделась на полковника еще раньше – когда он, человек, научивший меня выживать в любой ситуации, добровольно, пусть и оказавшись под очень сильным давлением, ушел из жизни. Это заставило меня усомниться в том, чему он меня учил.

Теперь этот мотив отпал, но появился другой.

– Я вас в гробу видела, полковник! – сказала я.

– Муляж, – отмахнулся он.

– В гробу я вас видала, полковник, – переформулировала я и встала со скамейки, – в белых тапочках. И похоронила, между прочим.

– Сядь, Ринка, – сказал он жестко. – Так было надо.

Я села.

Он тоже сел и все мне рассказал.

Самоубийство Анисимова было грандиозной мистификацией, проделанной для защиты от бывшего начальства, которое осталось им в высшей степени недовольно. Точнее, недовольно не в высшей степени, а вплоть до высшей меры…

Он же только поменял имя и – совсем немного – внешность. Теперь он был полковник в отставке Нисимов. А я еще считала раньше, что полковник не склонен к юмору. Я-то не осмелилась бы взять такую фамилию. Все-таки она слишком смахивает на прежнюю. Назвалась бы Ивановой, как та моя знакомая, леди-детектив. А с другой стороны, фамилия, хоть и получена простым удалением первой буквы, скорее напоминает о Юкио Мисиме, чем о фамилии Анисимов, нет? Юкио Мисима – это тот скандальный японский писатель, который писал всякие гадости, а потом покончил с собой. Только он это сделал на самом деле. А впрочем, кто его знает. Может, живет и наслаждается скандальной славой. Только что это за наслаждение, когда он не может сказать, что слава-то его! Вот нам с полковником никакая слава не нужна. Она вредна для здоровья. Хотя, как телохранитель, я уже широко известна в узких кругах. Но об этом я, кажется, уже сказала? И это уже в новой профессии. Тут некоторая ограниченная определенными рамками слава даже полезна.

После первоначального восторга, обиды и снова восторга, в которые я впала, когда он нашел меня и все это рассказал, я и сама сообразила, что недаром мне казалось невероятным, как это человек, учивший меня выживать, мог добровольно уйти из жизни! Но это задним умом.

Не знаю, кому еще из «Сигмы», кроме меня, он оказал честь таким доверием. «Вдове» и дочке точно не сказал. Предавший раз предаст снова. Но кого-то он еще определенно разыскал. И какое-то подобие структуры «Сигмы» ему удалось сохранить. Он верил, что она еще пригодится. Я – нет. Но поручения по старой дружбе иногда выполняю.

С другой стороны, он с тем же основанием делится со мной кое-какими сведениями, которые оказываются мне нужны для частной деятельности. Мне самой было бы их добыть невозможно, или это было бы настолько долго, что уже оказалось бы слишком поздно. Что практически тоже означает «невозможно».

–невозможно–невозможно–невозможно–

– Невозможно подумать, что такая погода случайна! – сердилась я.

На этот раз была моя очередь оказывать услугу. И, конечно, ливень тут как тут!