– Та-ак! – сказал Бурцев. – И эта тоже с утра пораньше у телевизора.

Дочь подняла на Бурцева неглупые спокойные глаза. В этих глазах стояло задумчивое твердое выражение, так знакомое Бурцеву по глазам жены.

– А что еще делать? – рассеянно спросила дочь.

– Уроки делай.

Дочка удивленно уставилась на отца, потом потянулась и сказала со снисходительной улыбкой:

– Ты что, Бурцев, заболел? Какие в субботу с утра могут быть уроки?

Бурцев и сам понял, что сказал глупость. Суббота есть суббота, выходной день. Только ненормальный с утра пораньше садится за уроки.

Он нахмурился.

– Сходи куда-нибудь... Зачем торчать дома целыми днями?

Дочка лениво посмотрела в окно, на хмурый неприглядный денек.

– Куда сейчас пойдешь... – справедливо заметила она.

– Как куда! Мало ли хороших мест! В театр, например... Или, там, в музей...

Дочка весело посмотрела на сердитого отца.

– Издеваешься, Бурцев? Кто же в наше время ходит в музеи? Одни ботаны.

– Какие еще ботаны? – строго спросил Бурцев, хотя и сам знал, что дочка и ее приятели ботанами или ботаниками зовут сверстников, которые усердно учатся, слушаются взрослых, читают книжки и не принимают участия в общих развлечениях.

– Ботаны – это те, у кого шансов нет, – пояснила дочь.

– На что нет шансов?

– Ни на что! Они целыми днями сидят за книжками и уроками, и нормальные люди их избегают.

– Нормальные люди – это те, у кого шансы есть, – догадался Бурцев.

– Да.

– А у тебя, конечно, шансы есть?

– Конечно есть!

Дочка с демонстративной небрежностью пожала плечом и опять уставилась на экран.

– Бурцев, не заводись, – предупредила она.

Бурцев, почувствовал, что закипает.

– Ты как с отцом разговариваешь! – возмутился он. – И вообще, какой я тебе Бурцев! Что за манера звать отца по фамилии!

Не отрывая глаз от телевизора, дочка расплылась в нахальной улыбке.

– А как тебя еще называть? – снисходительно спросила она. – Папочка? Папуля? Это тебе не идет. Ты у нас – Бурцев!

Бурцев почувствовал, как за его плечом встала жена, привлеченная разговором на высоких тонах.

– А почему мать у тебя в кармане сигареты нашла? – спросил он.

– Я же говорила, это не мои.

– А чьи?

– Машки Булкиной.

– А почему у тебя в кармане лежат сигареты Машки Булкиной?

– Она специально мне отдает, чтобы ее предки не нашли. Потому что ее предки – сильно злые!

– А мы, значит, добрые?

– Вы – добрые! – расплылась в улыбке дочь.

Бурцев обернулся к жене.

– Вот!

– Что?

– Вот оно – твое воспитание!

Жена не ответила.

– А что это за стриженый тип, с которым ты вчера до полночи сидела на лестнице? – Бурцев опять обернулся к дочери.

Дочка насторожилась.

– Так... Один парень... – сквозь зубы процедила она.

– Ну и тип! Зона по нему плачет. Сколько ему лет? Двадцать пять?

Дочка помедлила. И на ее лице начало проступать знакомое выражение материнского упрямства.

– Восемнадцать, – отозвалась она.

– А тебе всего пятнадцать!

Бурцев почувствовал, что задел дочь за живое.

– А зачем же водиться с малолетками... – нахально взглянув ему в глаза, спросила дочь. – Они еще ничего не умеют...

– А что они должны уметь?

– Как – что? То самое... Ты что, Бурцев, маленький? Не знаешь, откуда дети берутся?

Бурцев почувствовал, что начинает задыхаться.

– Бурцев, пойдем! Поможешь мне шторы повесить, – из-за его плеча вступила в разговор жена.

– Какие шторы! Какие там шторы!

Бурцев посмотрел мимо них в сероватое зимнее окно.

– Ну разве так можно жить! – с чувством сказал он. – Как растение, вяло и без смысла! Жизнь дана человеку один раз! Нужно прожить ее ярко, со страстью! А вы!

Бурцев запустил пятерню в волосы.

– Жить нужно с удовольствием! – добавил он. – К чему-то стремиться, чего-то добиваться изо всех сил! Чтобы в каждой минуте – смысл!

Его слова наконец-то задели дочь за живое.

– А ты сам-то, – ядовито заметила она, – со смыслом живешь? Или твой друг Айвазовский – со смыслом? Только и знаете, что баню да бильярд!

– Мы – другое дело! Что ты нас равняешь! Наша жизнь уже позади!

– А у меня что, все впереди?

– Да!

Дочь хмыкнула.