– Что вы читаете, Махди?

– "Ас-Судан аль Гедид", сэр.

– Ну, и что нового в газетах?

– Это старая газета, сэр. Свежая почта будет только послезавтра. Я уже прочел. Хотите почитать, сэр?

– Нет. Спасибо. Я не знаю языка.

– У меня есть газеты и на английском языке. Я получаю "Судан директори". Могу принести.

– Благодарю, Махди. У меня транзистор. До свидания, Махди.

– До свидания, сэр.

Я вышел на улицу и спустился вниз узкими, утоптанными до металлического блеска тропинками. Жители здесь никогда не идут рядом, а только гуськом, поэтому тропинки напоминают желоба. Маленькая керосиновая лавочка, фруктовая лавка, сарай, в котором сушатся табачные листья, сарай, в котором учатся дети, кузница и снова фруктовая лавка.

Капоэта кончается на желтом берегу широкого вади, на дне которого еще течет мутный, подернутый грязной пленкой ручеек. На другом берегу раскинулась обширная горная долина. В знойном мареве едва удается различить серо-сизые вершины далеких хребтов. Слева Торит, справа Хукудум. Тропинка вьется над самым обрывом, ощетинившимся гигантскими репейниками. Из каждой трещины ползут цепкие, как бешеные кошки, кусты ежевики, кое-где желтеют подсолнухи.

Изможденное, высохшее русло вади тщетно пытаются напоить целых три источника: маленький ручей пресной воды, вытекающий из прохладной впадины, поросшей свежей зеленью папоротников, небольшое озерцо с солоноватой сернистой водой и глубокая щелочная лужа.

В долине расположились банановые плантации, маисовые поля. Они чередуются с ложбинками, в которых пасутся коровы и козы. Коровы здесь тучные, могучие, но молока дают до удивления мало - не больше четырех-пяти стаканов. Оно сладковатое и чуть-чуть отдает полынью.

Меня догнал стройный красивый мальчик с добрым и милым личиком чисто абиссинского типа. Он что-то кричал мне, показывая назад, на Капоэта. Я понял только два слова: господин и Пирсон. Но и этого было достаточно. Я угостил посланца мятными леденцами и возвратился в Капоэта.

Мы не виделись с Пирсоном две недели. Пока я изучал всевозможные структурные карты и профильные разрезы, он был занят какими-то своими делами в Джубе. Пробковый шлем и шорты придавали ему еще большее сходство со Стенли. Мне было приятно видеть его, да и он, как мне показалось, обрадовался нашей встрече. Мы крепко пожали друг другу руки. Пирсон, ожидая меня, стоял возле своего запыленного "виллиса". Я пригласил его в дом.

– Ну, вы, я вижу, уже совсем здесь обосновались!
– улыбнулся Пирсон, показывая рукой на вбитые в стенку многочисленные гвозди, на которых были развешаны бинокль, фотоаппараты, оружие, планшет и прочее снаряжение бродячего человека.

Я пододвинул ему табурет.

– Белый человек, - сказал он, усаживаясь, - всюду должен устраиваться прочно, будто он пришел навсегда. Он должен казаться неизбежным, как судьба.

– Боюсь, что времена Киплинга безвозвратно миновали.

– Да, конечно. Это я так, шучу. Но от одной ошибки мне бы хотелось вас серьезно предостеречь. Вам, русским, свойственно эдакое панибратское отношение к туземцам. Не качайте головой, дайте мне высказаться. Поверьте мне, господин Холодкозский... Кстати, как у вас принято обращаться друг к другу?

– Меня зовут Андрей. Андрей Валентинович.

– Так вот, Эндрью, поверьте, что я не расист. Мне безразлично, какая у человека кожа. Но уровень культуры - с этим нельзя не считаться. Суданцы - и арабы и нилоты - привыкли видеть в белом человеке господина. То, что у них сейчас свое государство, еще ни о чем не говорит. Я здесь живу семнадцать лет и кое-чему научился. Пока они видят в вас господина, они вас слушаются и боятся. Не уважают, нет, африканцам это чувство неведомо, а именно боятся. Ради бога дайте мне высказаться! Я понимаю, что в вас все протестует против моих слов, но истина есть истина. К Африке нельзя подходить с привычной нам, европейцам, меркой. Здесь все иное.

Африка переживает переходный период. С одной стороны, в сердцах африканцев еще силен страх перед европейцем, с другой стороны, их. все больше захлестывает стихия национализма, африканского единства и всякого такого...

В психике африканца сосуществует комплекс неполноценности с презрением к белому. Стоит чуть-чуть ослабить чувство страха, как оно уступит место презрению. Не будьте фамильярны с ними, иначе наживете беду! Они станут просто смеяться над вами. Я вспоминаю свою поездку на Красное море в прошлом году. Там ваши специалисты налаживали бурильные агрегаты. Когда они появлялись в городе, их сразу узнавали по широким и мешковатым парусиновым брюкам. И что вы думаете? Арабы кричали им вслед: "Колья, корашыо!" Ваши соотечественники только улыбались и махали в ответ руками. Они не понимали, что над ними смеются!

– Мне кажется, что вы преувеличиваете. Там, где вы видите насмешку, я вижу лишь проявление дружбы.

– Вот святая простота! Это насмешка, откровенная насмешка. Туземцам не понятно, как белый джентльмен может сам чистить себе ботинки или обходиться без надлежащего комфорта. Я уже не говорю о том, что такой белый лишает их привычного заработка, бакшиша. Вы даже не представляете, что значит здесь это слово: "бакшиш". Нет, нужно знать местные условия. Если туземец попросит вас дать ему напиться, не вздумайте протягивать стакан с водой. Он первый же начнет над вами смеяться. Я не говорю, что его нужно прогнать. Нет! Дайте ему монету, хоть целый соверен. Пожалуйста! Но ни на минуту не опускайтесь до него. Юридически он свободен и независим, но в душе - раб.