Свой в доску, рисковый, легкий на подъем и махач, раз за разом пропуская подставу за подставой, Герман то и дело оступался во внезапно возникшую пустоту там, где еще вчера, казалось, была дружба. И всё бы ничего, и свыкся бы, и вернулся бы на исходную, как тут же подоспели со своими загонами белка со стрелкой да нелепая мадам с косой.

Курсантов часто видели вместе, часто слышали, как один за другого горой. Бывало, проколется один, двое его вытаскивают наперегонки. Лихая была троица. Вместе в самоволку, вместе отжать себе поляну подальше от начальства, вместе на пересдачу, от и до вместе. Герман за них и в огонь, и на гауптвахту, не раздумывая. Но где-то на исходе четвертого курса Герман почувствовал песок на зубах и острый душок надвигающейся беды. Такой начался замес, что на отдельную главу хватит и не в этой книге. Если в двух словах, после очередной гауптвахты Герман в сверхсрочном порядке перевелся в гражданский вуз, и началась лафа сказочная. Год до диплома пронесся на вольных щах, и вот уже бывший курсант был переполнен бездельем и взрослостью. А парням из ВУ везло меньше. Многие по распределению на пять лет загремели в Мухосрански и Кукуевки. Контракт есть контракт. Кому нужна была вся эта служба?! Ради чего?! Одной маме Симе известно. Патриотизм родился вперед нее.

А дальше забирали по одному. Первым разбился Громов. Летел с парнями на девятке в надежде не пропустить легендарный махач «Спартак» – ЦСКА на «Китай-городе». Опоздал… вылетел, как кони на мясо, на встречу в лобовую с камазом. Победу наши отпраздновали уже без форварда и четырех преданных фанатов красно-белых.

Вторым был Рыжий. Ровно через год. После выпуска папа в чине пристроил сына в прокуратуру в Астрахани. Тепло, сытно было под боком у родителей в родном городе. В тот день боец по нелепой случайности был дежурным. Сильно за полночь позвонил зампрокурора и сказал, что надо срочно ехать в Элисту забирать разбуянившегося шефа, пока он там никого не покалечил. Смерть Рыжего констатировали в семь утра на трассе без признаков аварии или экстренного торможения. Машина вылетела с дороги, перескочила двухметровую канаву обочины и врезалась в столб. По всей видимости, парень просто уснул за рулем.

Последний сон Рыжего затянул мартингал на шее Германа до предела. Склонный к дедуктивному анализу, молодой человек понимал, что следующим будет он. Но когда? Снова через год? Через месяц? Когда? Почему?

В ту осень в параллельной реальности Кира отчаянно звала Германа. Но он ее уже совсем не слышал. Перепуганный до смерти, он старался гнать от себя дурные предчувствия собственного исхода. Искал поддержки у Серафимы, которая заверяла сына, что всё это не более чем совпадение. Уговоры маман не очень-то помогали, потому Герман сбежал на дачу и в конце третьей недели заточения догнал, что нужно резко поменять направление. Следом пронеслись увольнение из ФСКН, сокращение до минимума употребления дури, заморозка большинства прежних знакомств и связей.

– Только бы сработало, – часто повторял загнанный уже давно не курсант. По сути, это был его первый сознательный и правильный выбор – свернуть с road to nowhere на «не дождетесь». Ни через год, ни через два ничего трагического не произошло, а ровно через три родилась Вера. Ее появление будто отвело от обреченного прицел. Выживший перестал видеть скользящую красную точку на кармане рубашки всякий раз, когда он садился в чью-то машину. Но отключить системную блокировку так и не вышло. Собственный автомобиль стал для Германа табу на долгие годы.

Молодой отец теперь позволял себе иногда встречаться с немногими из оставшихся однокурсников и коллег. Некоторые даже были переведены в статус близких, но таких настоящих, как Громов и Рыжий, больше так и не встретилось. После, но никак не вместо них были социопатичный Толик Жидков, специалист по бытовой поэзии и сокрытию правонарушений, да Богданчик-одуванчик, богослов и православ.

Нет, Герман их не выбирал, это они вились вокруг его радушия и щедрости, кайфовали от его пофигизма и цинизма, ухахатывались его чувству юмора, стремились к его одобрению и наставлению, потакали его бескомпромиссности и примеряли на себя его бойцовский дух. Жидков даже еще до женитьбы жил у Германа больше года на всем готовом без особой благодарности и участия в бытовых вопросах.

Серафима как-то рассказывала Кире, как она однажды вернулась с работы, а на кухне – Толик, доедает кастрюлю борща в новых штанах Германа. Женщина она была интеллигентная, но едкая, и давай с порога разносить оглоеда:

– Почто новые штаны с сына снял, бездельник? Своих, что ли, нет? Мусор бы вынес хоть разок да картошки купил. Супы да котлеты уминаешь, а за электричество не приходит тебе в голову заплатить?

А Герман, курящий в форточку, ей тихо так в ответ:

– Мои штаны, кому хочу, тому и отдаю. Картошку я вчера купил. Мам, ну, чего ты?

Иждивенец сопел и помалкивал, а всю дорогу завидовал Герману, что тот знает больше, умеет круче, везет ему чаще и сходит с рук, что умудряется не влезать в долги и жить по средствам, что умеет держать ухо востро и имеет на всё свое мнение, что не гонится за баблом и тачками, что жену приучил, что холостяцкие выходные – это норма, а слово мужа – закон, что не жизнь у него, а малина.

Богдан же крутился вокруг да около ради внеочередного доступа к германовским мозгам и тренировки собственных куда более скромных возможностей. Второй друг немного тише, но всё же испытывал брожение от образцовой семейственности Германа, от женушки-милашки из Минкульта, отличницы дочки, от фирменного германовского адеквата и быстрой адаптации к переменам.

– Если б мне так везло… тебе, вон, само всё в руки плывет, даже и напрягаться особо не надо. А я на месте топчусь. Да, еще эта Горгона Тамаровна запилила меня вконец, – сетовал Одуван на женушку, одноклассницу Германа и Киры.

Самому Герману завидовать было нечему. Он был по-детски рад даже такой сомнительной компании. Легко с ними было, местами надежно, местами даже кайфово. В душу не лезли, прикрывали, когда надо, не мелочились, и, главное, они были от Германа в полном восторге, признавали все его достоинства и не травили недостатки. А большего ему и не надо было. Остальные претенденты в друзья со временем самоустранились: кто разъехался по городам и далям, а у кого тупо уехала кукуха.