Женя укладывает его в кровать, плед накидывает и уходит на кухню.

Возвращается тут же с бутылкой в руке и садится на край.

Даня присасывается к горлышку жадно, стараясь пробить запруду в глотке, привкус рвоты запить, давится и кашляет до саднящего горла. Слезы, оказывается, по щекам так и текут, смешиваясь с соплями. Думает мимолетом, что лицо сейчас – та еще картина.

– Мне тоже тяжело, поверь, – продолжает оправдываться Женя. Гладит по бедру, машинально так, как пса какого-то. А Даню будто обжигает каждым касанием.

– Уходи лучше, Жень. Не делай еще больнее, – почти шепчет Данила, силы как высосали, внутри лишь вакуум. Правда, боль – зараза – как клубок колючей проволоки по кишкам перекатывается, разрывая на лоскуты.

– Я вещи соберу и уеду сразу, ладно?

– Нет, Жень. Сейчас, пожалуйста.

– Хорошо, – не спорит. – Береги себя.

Наклоняется, чмокает в торчащую из-под пледа золотистую макушку, а через минуту хлопает входная дверь.

Даня воет.

За неделю плечо практически перестает ныть, но по указу грозного дядьки-врача, осматривавшего его тогда в больнице, Данила послушно сидит в приемной и ждет своей очереди на контрольный осмотр. Девушка напротив периодически бросает на Даню заинтересованные взгляды, даже не скрывая – как говорится, без палева. Только Данила едва реагирует. Он и в обычное-то время редко внимание женщин к своей персоне замечал, хотя его не раз, не два и даже не три активно тыкали носом в тот факт, что парень он, в общем-то, красивый и интерес у окружающих вызывает далеко не случайный. Но теперь – брошенный, апатичный, растрепанный, как старая тряпичная кукла, и с неудачной и, откровенно признаться, максимально идиотской попыткой утопиться в довесок – он и вовсе плевать хотел на то, что там вокруг него происходит, будь то хоть скачущий по больничным коридорам единорог с волшебной гривой или же пышная четверочка в изящном декольте напротив. Данила бы, может, и рад был поглядеть, потрогать и слюни попускать на подобное богатство, да и вообще, чтобы девочки ему нравились, а не вот эта вся радужная свистопляска и цирк с голубыми конями, которых он ну никак в своем домашнем стойле сдержать не может. Так себе конюх из него, всех жеребцов упустил. Лох – и правда, видать, судьба.

– Захаров, проходите, – деловым тоном приглашает появившаяся из кабинета медсестра средних лет и ждет, пока Данила войдет.

По результатам осмотра врач ожидаемо подтверждает, что плечо господина Захарова чувствует себя вполне прекрасно, чего, правда, о самом Даниле совсем не скажешь, только доктору это уже неизвестно – профиль, так сказать, не его – в мыслях чужих копаться да грусти-печали анализировать.

О визите к психологу Данила действительно размышлял. Еще до бесславной ночной прогулки на мост. Прилечь на кушеточку, ладошки на пузе сложить, как почивший, и о суке-судьбе поведать: как парень бросил, которого Данила до сбитого пульса любил – вот как смотрел на Женьку каждый божий день, так сердце то замирало, то вскачь шло; как отца родного за полных двадцать пять лет видел ровно столько, чтобы приравнять того к дальним родственникам и без фото лицо начать забывать. Как матери своей не знал с рождения, и ладно б если та, как в грустной книжке, померла родами. Так нет же – бросила, младенцем в руки папаши сплавила.

О причинах поступка матери отец Даниле рассказывать не желал, но по секрету и доброте душевной Аркадий Викторович как-то Даньке поведал, мол, Ольга – мать твоя, чтоб пусто ей такой-сякой было – отца совсем не любила, и замуж по принуждению вышла, семья заставила. Тогда молодой еще, но уже по карьерной лестнице поднимающийся Миша Захаров партией был завидной: трудился усердно, от родителей не зависел, образован и на лицо приятный, да к тому же без вредных привычек – мечта, а не муж. Вот и родители Олечки так подумали, пихая девку навстречу семейной жизни. Всех деталей, конечно, и дядя Аркаша не знал, хоть и был у Захарова и друг, и жнец, и на руле с педалями представительской тачки игрец. Но из известного: был у матушки хахаль на стороне, еще до брака нарисовавшийся, да по классике жанра родителям Оли не приглянувшийся. Вот к нему в итоге она и сбежала, оставив в качестве подарка прощального – сына.

Короче, пациентом бы Даня стал перспективным, почва для психолога благодатная, копайся в мозгах – не перекопаешь. Только Даня до последнего верил, что и сам справится. Что протяни руку, и вот она – полоса его белая. Да и до предательства Женькиного особых проблем в своей жизни Данила по факту не наблюдал. Подумаешь, ну с любовником мать сбежала, так он ее и не видел, все фото отец где-то спрятал, а может, и вовсе избавился. Отец-трудоголик, зато не пил, не бил, достойное детство ему обеспечивал. Таким же гордиться надо. И плевать, что скучать приходилось чаще. Справился, да и дядя Аркаша всегда по зову мелкого Даньки являлся.

Только бах потом – и висишь на мосту, думая утопиться, и прощай мир.

Садясь в такси возле больницы, Данила размышляет – рад он или все же расстроен, что попытка самовыпилиться так позорно для него обернулась. Стыд, конечно. Оконфузился перед спасителем он правда знатно. Ясно, отчего парень слинять спешил. Данька бы тоже быстрее смылся от такого психотика. Но, наверное, думает Даня, не случись той ситуации – ну ей-богу, прямо встреча Джека и Роуз в «Титанике» – он бы прыгнуть так и зассал. Маячил бы жердью на ограде, пока не свалился по дурости. А не выплыл бы – ну, туда ему и дорога. Жаль, письма прощального не оставил. Женьку бы в нем он, конечно, припомнил, но винить откровенно не стал. Пожурил бы, чтобы помучался, но просил бы жить счастливо, ведь любил его, хоть убей, крепко.

Телефон пиликает и выуживает Данилу из больных фантазий о собственной по-киношному трагичной, но не свершившейся, смерти. Возле иконки whatsapp’a светится красным (1) новое сообщение.

Данила на приложуху кликает, но номер ему не известен.

«Привет. Это Антон, ну с моста

Жив еще? хех шучу

Но надеюсь все-таки жив»

Даня пялится на текст сообщения и почему-то улыбается – действие для мышц почти забытое, но приятное. Зависает на пару секунд пальцами над экраном, а затем печатает: