До отбоя оставалось немного, каждый занимался своим делом – кто чинил одежду, кто просто лежал, смотря в потолок. Тусклый свет от двух лампочек, расположенных в разных концах барака, практически не пробивался к нижним ярусам нар. Там царил полумрак. Двое, пристроившись на нижних нарах, тихо о чём-то говорили.

– Надо поосторожнее шастать, когда-нибудь эти земляные норы раскроют. Первыми поплатятся не надзиратели, а те, кто в карты шлепал. Гнида тебя ненавидит, а после того, как ты обыграл в карты его шестёрку, он тебя постоянно пасет. Гляжу, что к тебе он совсем неравнодушный, так и хочет подловить.

– Не расстреляют, этому проходу уже с месяца три, рыли его все – как наши, так и с того барака. Все в курсе. Мне говорили, что такие подземки вырыты не только у нас, а и в других бараках. Надзиратели первые, кто в них заинтересован. Сам подумай, тот же обмен шмотьём, потом – деньги, да и золотишко гуляет. Хотя да, если комендант лагеря пронюхает, то такие, как Гнида, нас первых к стенке поведут.

– Гнида, конечно, тварь.

Стороннему наблюдателю не понять, о чем шла речь, но на самом деле обсуждались обыденные вещи. Каждый барак был окружен забором из колючей проволоки, под проволокой заключенные прорыли ходы сообщения. Ныряешь в лаз на территории своего барака, а выползаешь уже во дворе другого. Это было позволено не каждому, староста сам лично принимал решение, кому идти и по строго определенным часам. Всё происходило ночью, староста договаривался с охраной, та на время уходила подальше от лаза, несколько человек тут же пропадали под землей.

Это было нарушение, за которое следовал немедленный расстрел, но выгода налицо. Немцы такие же люди и ничто человеческое им не чуждо. В лагере существовал товарообмен, таким образом была организованна межборачная логистика. Нередко заключенные из разных бараков организовывали карточные игры на интерес. Там ходило уже и золото, чаще это были нательные украшения и зубные коронки. Надзиратели получали свою немалую долю от каждой игры и делились со сменой охранников. Люди всегда остаются людьми, даже и в таких нелюдских условиях.

В сумраке барака сидели двое. Эти двое были Васей и Гришей. Обсуждали они в голову не влезающие нормальному человеку лагерные дела, а именно недавнее участие Гриши в карточной игре, что состоялась в соседнем бараке.

В предместьях Бранденбурга располагался стекольный завод, на котором использовался труд советских граждан, вывезенных во время немецкой оккупации на принудительные работы в Германию. В составе большой партии заключенных Вася и Гриша были отправлены из распределительного в режимный концлагерь. Он был большим, узники работали, в том числе и на заводе. Стало всё на много суровей, внутренний распорядок отличался особой жестокостью, узники люто эксплуатировались. Гнида теперь выглядел не таким уж и мерзким. Использовали их там на черновых работах, относились так же, как и к пленным солдатам. За малейшее нарушение – физическое наказание или расстрел. Двоих расстреляли прямо на поле, где те убирали брюкву. Они решили припрятать несколько штук, чтоб потом сварганить нечто подобное самогону. Тех же, кто заболел, увозили в неизвестном направлении. Ходили слухи, что над ними ставили медицинские опыты – всё одно не жильцы.

Уже после войны советская пропаганда придавала огромное значение узникам концлагерей именно с целью разоблачения зверств фашизма. Поэтому в многочисленных кинофильмах и книгах концлагеря представлялись как система насилия и тотального контроля. Узники были всегда голодными, и это правда, особенно если речь шла о советских узниках, от которых отказался Сталин. Например, военнопленные и вывезенные гражданские из стран Европы имели право на получение переводов и посылок от родственников, плюс посильную помощь оказывал международный Красный Крест. Эта категория чувствовала себя сравнительно неплохо. Да и по возвращению домой, после войны, их ожидали объятия родных, признание общества, награды. А всех без исключения советских граждан – ждали лагеря Сибири, плевки в спину, презрение трудящихся.

Лагерь, куда были направленны ребята был таким же трудовым, единственное что требовалось от узников – это усердная работа. Что касается контроля, то он конечно же там был, но не настолько по-немецки отточенный. Тщательно охранялись такие монстры, как Равенсбрюк или Бухенвальд, т. е. где не просто содержались, а и истреблялись массово люди. Этот же лагерь представлял из себя скорее перевалочную базу. Относились к заключенным тут конечно же нечеловечески жестоко, ведь практически все они прибыли из СССР, но контролировали их не на уровне фанатизма. Чаще всего внутри лагеря за порядком следили старосты и надсмотрщики из числа самих же заключенных. А внешняя охрана – это, конечно, немцы.

Вертухаи из заключенных вели себя нагло и показательно жестоко. При малейшем неповиновении в лучшем случае били, в худшем – сдавали администрации. Тогда дело нередко принимало печальный оборот. Вполне можно было попасть на отправку в лагеря-монстры, а оттуда, как известно, выхода нет.

Но, с другой стороны, если ты оборотистый, если умеешь ладить с людьми, а еще лучше – если ты фартовый в картах, то у тебя в карманах всегда найдется то, на что будет готов клюнуть любой вертухай. В этих условиях контроль не мог быть всемерным, потому что между внутренней кастой приближенных к немецкой администрации и остальными заключенными существовала невидимая нить взаимовыгодного сотрудничества. Не со всеми, конечно, но с теми, кто умел выкручиваться и выживать, эта связь имелась. Поэтому контроль внутри лагеря был не совсем тотальный.

Судьба так распорядилась, что Вася и Гриша всегда держались вместе, они даже и представить не могли, что можно иначе. Те страшные события в лесу вспоминались всё реже и реже, потому что теперешние события по своей жестокости и постоянной возможности умереть затмевали те, лесные.

На душе было грустно, как это всё насточертело. И главное, ведь хотели воевать, хотели стать героями, а вышло совсем не по-людски. Хаваем тут пойло немецкое, пашем, как рабы, а просвета нет. Те, кто добровольно попал в Германию, тех распределяли по хозяевам, у них там, говорят, даже клубы есть и их обучают всякому ремеслу. А нас ни хера ничему не обучают, только гнобят на разных черных работах, того и гляди – загремишь еще куда похуже.