Около полуночи двое из четверых мужчин вернулись в черновицкое общежитие с запиской для Лехновича, написанной Вавиловым от руки его узнаваемым размашистым почерком: «‹…› Ввиду моего срочного вызова в Москву выдайте все мои вещи подателю сего. 6/8/40 23 часа 15 минут. Н. Вавилов».

Двое вежливо, но твердо настаивали, что все вещи Вавилова – до последнего клочка бумаги – должны быть сложены в его экспедиционный вещевой мешок. Они сказали, что Вавилов на аэродроме и ждет свой багаж для вылета в Москву.

Лехнович и другой ботаник, Фатих Бахтеев, сделали, как им было велено. Складывая бумаги Вавилова, в том числе малейшие обрывки черновиков, в рюкзак, они гадали, почему Николаю Ивановичу не дали возможность собраться самому или, что еще важнее, дать указания участникам экспедиции о том, как продолжать ее в его отсутствие. Они решили, что кто-то из них должен отвезти вещи на аэродром и лично переговорить о дальнейшей судьбе экспедиции.

Ехать вызвался Бахтеев. Они вынесли вещи к машине, у которой их ждали двое. Третий сидел за рулем.

Бахтеев начал объяснять, что ему нужно поехать проводить Вавилова, и начал садиться в машину. Он уже потянул к себе дверь автомобиля, но тут один из мужчин оттолкнул его, повалил на землю и запрыгнул в отъезжавшую «эмку».

Николай Иванович Вавилов сгинул в сталинских лагерях.

Звуки стрельбы приближались. Теперь это были не только отдельные выстрелы маузеров, которые слышались всю неделю и напоминали взрывы хлопушек, но и резкий треск ружейных залпов, эхом отзывающийся по прудам и болотистым низким берегам замерзшей Пресни. На кухонном крыльце дома № 13 по улице Средняя Пресня, кутаясь в серое шерстяное пальто, стояла Александра Михайловна. Она с тревогой ждала возвращения старшего сына, восемнадцатилетнего Николая, из училища [9] . Сквозь тихий снегопад и наступающие сумерки она видела смутные силуэты – группами по двое-трое, с мешками и ружьями или, быть может, досками и лопатами, она не была уверена. Тени фигур мелькали на дальней стороне улицы так быстро, что порой сложно было различить в них людей. Они скользили, не сворачивая с тропы и уворачиваясь от растяжек из телеграфной проволоки, ими же натянутой для ловли жандармов. На несколько дней вооруженного восстания Пресня оказалась отрезанной от города самодельными баррикадами. «Пролетарский лагерь», – говорили бастующие.

Накануне вечером пресненские «дружинники» (вооруженные революционеры) взяли в плен шестерых царских артиллеристов, привели их на фабрику, рассказали о необходимости революции и отпустили [10] . Рабочие хотели диалога с солдатами, но все на Пресне понимали, что рано или поздно царские войска начнут атаку.

Муж Александры Ивановны Иван Ильич был одним из директоров торговой фирмы, которая занималась сбытом товаров крупнейшей пресненской текстильной фабрики – Прохоровской Трехгорной мануфактуры, основанной в 1799 году [11] . Тем утром, перед тем как отправиться на работу, он сказал семье, что в этот день атака вряд ли начнется. Пользовавшиеся мрачной славой «усмирителей» гвардейцы-семеновцы еще не прибыли из Санкт-Петербурга, а войска московского гарнизона были слишком ненадежны. Подкрепление могло даже задержаться на несколько дней.

Рабочие текстильной фабрики примкнули к восстанию, и производство на Трехгорной мануфактуре встало. Полиция присоединилась к дружинникам, и даже казаки, считавшиеся самыми верными слугами царя, отказались выполнить приказ и разогнать протестующих.

Днем Александра Михайловна услышала, что пушки привезли и они готовы для атаки. Она знала, что ее сыновья вряд ли придут домой вовремя, особенно Николай. Он был слишком любопытным и всегда во все встревал. За день до того мальчики помогали строить баррикады, пожертвовав новым деревянным забором из собственного сада. Младший, Сергей, которому было четырнадцать, уже вернулся из школы, а старший, Николай, все еще бродил неизвестно где. Сергей потерял брата из виду на Горбатом мосту.

Александра Михайловна старалась успокоиться. Она говорила себе, что Николай просто пошел посмотреть на баррикады и уже достаточно взрослый, чтобы позаботиться о себе. Он был сильнее брата и не тушевался в уличных потасовках. Но сейчас там стреляли из винтовок и взрывались гранаты.

Александра Михайловна вглядывалась в берега Пресни, и тут в болоте, никому не навредив, взорвалась граната. Затем грохнула еще одна, а потом небо дугой прорезал снаряд. Вроде бы он прилетел со стороны Кудринской площади и взорвался в полете, с грохотом осыпавшись осколками шрапнели на крышу соседнего дома и на кухонное крыльцо. Из дыма появилась фигура, бегущая к дому. Вновь началась стрельба, и фигура исчезла, затем снова возникла, в смятении бросаясь то туда, то сюда. Александра Михайловна выбежала на крыльцо, выкрикивая имя Николая. Увидела его и втащила в дом.

Мощная атака обрушилась на Пресню 17 декабря. Жестокий артиллерийский обстрел начался еще до рассвета. Канонада продолжалась до четырех часов дня, и к утру 18 декабря сопротивление было сломлено. Царские войска вошли в рабочий район и быстро очистили Пресню от баррикад. Лев Троцкий, тогда двадцатишестилетний лидер революционеров, позже назвал восстание «могущественным прологом к революционной драме 1917 года» [12] .

Иван Ильич, как и большинство предпринимателей крестьянского происхождения, сделавших карьеру во время быстрой индустриализации страны, понимал, что дни царского правления сочтены. Как человек, близкий к дирекции фабрики, он был очевидцем «революционной борьбы русского пролетариата» [13] . Он молился о мирном переходе к какой-то более демократической форме правления, но при этом был уверен, что царя свергнут. Он был также уверен, что неминуемо потеряет состояние, нажитое совсем недавно, комфортную жизнь, которую устроил для себя и своей семьи, и три дома, находившихся в его владении. Идея вовлечь Николая и Сергея в текстильное дело, казалось, обречена на провал.