– Так ведь я бракованную… мы ж её на свалку… – пытался оправдываться Петька.

Но Зуев продолжал, не слушая:

– Могу объяснить, почему надо наказать по всей строгости. Натура наша какая? А вот такая – хоть что-нибудь, а взять хочется! Но ты мне разреши негодную, ненужную вещь брать – я на неё и смотреть не стану. Зачем? Рядом хорошая лежит, лучше её себе возьму, плохую заместо пристрою. Вот так! Но к каждому из нас проверку не приставишь – чего несёшь, мол, хорошее, плохое? – не хватит на всех проверяющих! Думаю, наказать надо.

Кое-кто возражать начал, шум поднялся. Громко, двинув стулом, встал Петька:

– Что же это, по-вашему, получается? – быстро затараторил он, от волнения глотая слова и чуть заикаясь. – Ежели я какую-то де-е-ревяшку обломанную понесу, и меня с ней застукают – давай хватай Петьку?! Деревяшку эт-т-у завтра точно раздолбают и в костёр бросят или на свалку вывезут, а подбери я её, сохрани, дома где пристрой – и меня за это в ку-у-тузку?

– Точно, – безмятежно подтвердил Зуев, – в кутузку тебя же за это.

Тут все опять загалдели, зашумели. Вдруг один заметил, что с места поднялся Петрович, толкнул соседа в бок, тот другого, другой – третьего, и все угомонились. Видно было, что Петрович, как и Петька, волнуется – правая рука беспрестанно, вверх-вниз и обратно, бегала по пуговицам пиджака.

– По-твоему, Иван, получается, – начал он тихо, но твёрдо выговаривая слова, – человеку надсмотрщик нужен. Всегда и везде. Чтоб не спал, не дремал, да нас за руку хватал. Да, ты прав, проверяльщиков на всех не хватит, разве что каждый из нас за соседом глядеть станет да другому соседу докладывать. Только одно ты забыл: не надо выдумывать то, что есть уже. Про совесть ты забыл, Иван. Другое дело, что кой-кто глушит её, а у кой-кого она просто спит. Но есть она у всех. И у Петьки, между прочим, тоже. А ежели мы его тут стращать будем… – Петрович махнул рукой и сел. Видно было – устал, не привык говорить много.

Все тогда подивились речам Петровича. Но поскольку он опять прочно замолчал, о случае этом через неделю забыли.

А тут ещё и другое событие развернулось. Старого коменданта сняли и поставили нового.

С полмесяца он вникал в дела, а потом как-то сразу и весьма основательно взялся, по словам того же Зуева, «наводить порядок». Набрал заново почти половину охраны, обменял пропуска, выявив при этом массу нарушителей. В общем, повёл «решительную борьбу с расхитителями материальных ценностей». Народ шуршал по углам, но открыто не высказывался: специфика «объекта» предусматривала значительную прибавку к зарплате.

Но Петрович и здесь предпочитал отмалчиваться. Жизненный опыт подсказывал ему, что торопиться с выводами не надо, и вообще, зря болтать нечего.

Переодевшись и заперев шкафчик, Петрович двинул на свой этаж. Незнакомый ему дежурный, взяв пропуск, долго изучал его, глядя попеременно то на Петровича, то в документ.

– У меня, брат, на этой работе даже фотография поседела, – пошутил было Петрович, но тот, косо блеснув глазами и возвращая пропуск, обрезал коротко: – Проходи! И почти без паузы добавил: – Выходить будешь ровно в восемнадцать ноль-ноль. Раньше или позже – нарушение.

– Ладно, давай документ! – уже хмуро сказал Петрович и, сунув пропуск в карман, потопал дальше.

Однако в раздражённом состоянии Петрович пребывал недолго. Привычная работа увлекла его, и он начал даже ощущать некоторую симпатию к дежурному, с которым столкнулся утром.

«А что, – думал он, – поприжмут кой-кого, и слава богу! Сами-то они виноваты, что лаяться приходится часто? Нет… Тоже попадаются гуси!.. Хотя, с другой стороны… как посмотреть… Антагонизма», – философски заключил Петрович, вспомнив когда-то слышанное мудрёное слово.

Поработав после обеда «как следует», т. е. сделав всё, что было намечено и даже больше – задел на завтра, Петрович собрался было уходить, но вдруг вспомнил, что в одной из комнат, уже отделанной и вполне готовой к сдаче, он видел плитки. Облицовочные. Три штуки. Бракованные, наверное, вот их и отложили, чтоб не мешались, да забыли вынести. Сам Петрович работал чисто и аккуратно, а потому терпеть не мог любой непорядок. Несмотря на то, что время поджимало, не поленился, заскочил в ту комнату, плитки подобрал и сунул в сундучок: «Из корпуса выйду, а там выброшу».

Когда Петрович подошёл к посту, дежурных было двое. «Пересменка», – подумал он, а вслух сказал, весело глядя на обоих:

– Пора домой, ребятки, щец похлебать, – и протянул пропуск.

«Утренний» уже сменился, однако ещё не ушёл и стоял рядом, поэтому пропуск взял второй и, посмотрев, вернул было Петровичу, но первый тронул его за рукав и молча показал на сундучок.

Тот скомандовал строго:

– Открой!

«Гляди, гляди, – подумал Петрович, – мне скрывать нечего».

– Здесь у меня, ребятки, инструмент. А больше ничего нету. Правда, инструмент особенный – сам делал. Может, с виду и неказистый, зато ладный, ни в какой работе не подведёт, – приговаривал Петрович, открывая сундучок.