По этому поводу родились такие строки: "Нам с тобой кричали: "Горько!" И завидовали вслед, Мы с тобой теперь довольны - Вот такой простой сюжет". Это только первые строки стихотворения. Далее шла такая дрянь и размазня, что мы не приводим здесь весь текст этого произведения. Нетрудно представить, какие бездарные статьи писал в журналах Кирилл, подписываясь с некоторого времени из-за неразделенной любви и своих ненормальных фантазий не иначе как "К.Жупиков".

А почему, собственно, я сказал - ненормальных фантазий? Если люди любят друг друга, то почему они не могут быть счастливы вместе? Ведь семья - это союз двух любящих сердец, и создается она не только ради детей, а ради того, чтобы в обществе существовали крепкие здоровые ячейки! И тогда Кирилл написал стихи, адресованные всем натуралам: "Любовь у голубых чиста и непорочна, Любовь у голубых, как яблони в цвету, И если б ты познал, то я скажу вам точно, Ты сразу б бросил эту и полюбил бы ту".

Нетрудно заметить, что Кирилл стихов писать так и не научился. Но он этого не замечал. Корявость стиля и нескладность строк он относил к творческому почерку. Неумение подбирать рифмы приписывал к новому подходу к слогу и стихосложению. Но как бы Кирилл ни хорохорился и не задирал нос даже заурядному грузчику на плодоовощном рынке было понятно, что Кирилл стихов писать не умеет.

В общем, Ваня не оценил нежного чувства и приподнявшись, между прочим усилиями Кирилла, в музыкальных кругах, безжалостно послал нежного журналиста на хрен вместе с его любовью. Кирилл очень страдал, но время понемногу вылечило раны и Кирилл зажил себе дальше, разочарованный в жизни, и хотя его статьи печатали во всех изданиях, и начинающие музыканты челом били возле ног "великого" музыкального критика, но счастья у Кирилла в жизни не было. Ваня Жупиков его предал, старые друзья из тусовки уже надоели, и поэтому, когда Кирилл получил записку от Семена, он даже слегка покраснел от возбуждения. Он вспомнил этого высокого, хорошо сложенного молодого человека, и представил, как тот возмужал, окреп и стал еще привлекательнее.

И теперь он сам нашел Кирюшу и назначил ему свидание. Видимо, пристрастился на зоне к "голубым" и полюбил их. Ох, знавал Кирилл "натуралов", которые при слове "голубой" плевались и кричали, что их всех, геев, нужно убивать и вешать, но потом, когда Кирилл своими прохладными губками касался их нежных мест, как они в порыве страсти изгибались! О, эти "натуралы" дарили ему цветы и мороженое и плевались, уже вспоминая лежащую как бревно с первого же дня замужества жену, которую при слове "минет" охватывал рвотный рефлекс.

Кирилл хотел увидеть Семена и поэтому с радостью пошел на встречу с ним. А потом, когда он понял, что Семен так и остался полным болваном, которому чужды прелести настоящей мужской любви, он собрался было уйти, но внезапно что-то острое воткнулось ему в живот. Кирилл любил, когда в него что-нибудь втыкали, но не такое острое и с другой стороны, не с живота.

И вот он лежит теперь на пыльном полу метро, сознание медленно покидает его, и он никак не поймет, за что его убил этот подонок Семен, к которому он так доверчиво пришел на встречу.

17

Вот уже сутки сидит в следственном изоляторе Семен. Тот здоровый мужик с портфелем, за которого Семен спрятался, встречаясь с Кириллом, ударил его этим самым портфелем его по голове. Наверное, в портфеле были кирпичи, потому что Семен упал, как подкошенный, под ноги прохожих, скатился по лестнице, потерял сознание, и его без труда скрутили подоспевшие менты.

В тот же день, ровно через два часа после происшествия, в следственном изоляторе Семена уже допрашивал невысокий суетливый следователь, которого Семен про себя назвал "Ага" за неуемное употребление этого слова. Следователь, естественно, не менее часто употреблял и другие слова (матерные), но эти слова в избытке имели в своем лексиконе и другие знакомые Семену следователи, а "Ага" так часто говорил только этот.

– Ага! - закричал следователь, когда Семена ввели в кабинет. - Попался, сучонок! Садись пока на стул, а скоро сядешь в тюрьму, ублюдок! Снова будешь баланду хавать, раз не хочешь жить нормально!

Семен присел на стул, вертухаи вышли за дверь, и он поудобней откинулся на спинку. Ничего за ним не было, все эти месяцы, дни и годы после освобождения он жил, ни разу не преступив закон. Даже в мелочах, типа проехать на красный свет. Нет, не было за ним такого. И нечего ему шить! А к допросам он привык. Сколько допрашивали его тогда, семь лет назад до отсидки, сколько было входов-выходов в кабинет для допросов, сколько следователей орали: "Сознавайся, сука!" и били по щекам.

– Чего развалился, пентюх! - заорал следователь. - Крутой, да? Будешь крутой, когда в камере у "девок" посидишь месяц, ага? Сам будешь "девкой"! Ха-ха-ха!

Семен спокойно смотрел на мента. "Мудак! - подумал он. - Чего он тут спектакль разыгрывает передо мной, как перед пацаном?" И Семен вспомнил, как тогда еще, до отсидки, его молодого и неопытного в делах следствия ввели в кабинет к следователю - спокойному, крепкому мужику-корейцу по фамилии Ким. Он долго смотрел на Семена, пока тот не стал елозить на стуле под его тяжелым взглядом и кашлять от напряжения. Тогда кореец подошел к столу, перед которым сидел Семен, и резким движением высыпал из полиэтиленового пакета на поверхность стола кипу мятого и несвежего женского белья.

– Узнаешь? - спросил он.

– Что? - удивился Семен.

– Все, - ответил кореец.

– Нет, - честно сказал Семен, - не узнаю.

Кореец выхватил из кипы белые кружевные трусики.

– Вот эти трусы ты с потерпевшей Ивановой срывал, ты? - зло процедил он сквозь зубы.

– Нет, не я, - ответил Семен, - я все это в первый раз вижу.

– Может, понюхаешь, - спросил следователь и сунул трусики прямо Семену под нос, - тогда вспомнишь?

Семен нюхать не стал. Кореец бросил эти трусы на стол и достал другие.