Стихотворения и поэмы. Том 2. Неизданное при жизни

Аннотация

Первое в России и за ее пределами собрание поэтических текстов футуриста, Председателя Земного Шара и романиста Тихона Чурилина (1885-1946). Собрание делится на 2 неравные части – изданное при его жизни (меньшая) и неизданное (большая). В приложениях – биографические материалы Чурилина, коллективное воззвание Молодых Окраинных Мозгопашцев, а также цикл эссе Льва Аренса под общим названием «Слово о полку будетлянском» (о В. Хлебникове, Г. Петникове, Т. Чурилине, Божидаре, Н. Асееве, Б. Пастернаке, В. Каменском).

В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.

Тихон Чурилин. Рисунок Марии Синяковой. 1940 год Март младенец (1915) Благослови Весть Весны Благостью Твоею, Господи! 1 марта Благодарность Тебе, молодая, младенец март Послал посылку – любовь мою. Венчаюсь весною и вести карт: – Ты будешь внове – пою, пою. И я благодарен, в жилище – жив, Тебя целую сквозь смерть, сквозь темь. Лучится льдистый мой прежний срыв. И звёзды утренние – светильник – семь!.. Март младенец Живая жизнь – ещё зимы снеженье И не сошло, а кровь кипит ключом. Младенец март, роскошное роженье, — Уж солнце в боль, светя, сечёт мечём. А мёртвый март! – кругом вся жизнь сверкала, Гремела жизнь: железо, камень, звон. И рядом рёв – река, струясь, рыкала, Из льда летя, стремясь на воздух – вон. Два года гонг, глухой и грознозвучный, Я слышал въявь, лежа, упавши в дрейф. Да, тот же я, – и вот, собственноручный, Я правлю путь в роскошный редкий рейд. О, милый март, – веселье жаркой жизни И светлый смех и явь ярчайших уст! Мерцай мне март, над жизнию повисни, Как миртов, в мир весной взлетевший, куст. 5 марта Предапрельский подзеркальник Мой стол под зеркалом пока ещё в тени И серебро стекла зеркального – покойно. Кругом огонь от голубых ланит — Младенец март миротворящий знойно. О столик тёмный, радуйся в тени — Ещё в пергаменте покоятся покойно Контуры крошечных красивейших ланит — Младенец март животворящий знойно. И здравствуй радостно, мертвейшая маца. И здравствуй, книга, мёртвой поднесёна. Лазурь ланит сверкает: – явь лица — Младенец март, о сын какого Зоона! Укромный ужин Пришёл, умылся, светлый свёрток взял, Достал кусочки, близкие ужасно. Вложил в уста – и стал апрельски ал, Взволнован тихо, тёплый ежечасно. И мёртвый март, я чую, снова жив, Но жив желанно, рост роскошный возле. Я плачу светло – я уже не миф, Впервые в темь огонь апрельский розлив. Чудо в чайной В чудесный час я в чайной денной: Сижу и подруга спит на правом плече. Златеет у ней нежнотёмный, родной, Волос низкий нимб – чернь на светлом мече. О чудо чудес – я не мёртвый, мил! Скоро стану ей жаркожданный жених. Долго дерзкий смерть смертью тело знобил. О младенец март, я и вправду жених. Золоти, злати злое солнце, добрый. Простри, протяни нежносветлый меч. И ярчайшую масть – чёрный волос – добрей На лиловом лице, чтобы свежесть сберечь. Предапрельский подзеркальник Мой стол под зеркалом пока ещё в тени И серебро стекла зеркального – покойно. Кругом огонь от голубых ланит — Младенец март миротворящий знойно. О столик тёмный, радуйся в тени — Ещё в пергаменте покоятся покойно Контуры крошечных красивейших ланит — Младенец март животворящий знойно. И здравствуй радостно, мертвейшая маца. И здравствуй, книга, мёртвой поднесёна. Лазурь ланит сверкает: – явь лица — Младенец март, о сын какого Зоона! Укромный ужин Пришёл, умылся, светлый свёрток взял, Достал кусочки, близкие ужасно. Вложил в уста – и стал апрельски ал, Взволнован тихо, тёплый ежечасно. И мёртвый март, я чую, снова жив, Но жив желанно, рост роскошный возле. Я плачу светло – я уже не миф, Впервые в темь огонь апрельский розлив. Чудо в чайной В чудесный час я в чайной денной: Сижу и подруга спит на правом плече. Златеет у ней нежнотёмный, родной, Волос низкий нимб – чернь на светлом мече. О чудо чудес – я не мёртвый, мил! Скоро стану ей жаркожданный жених. Долго дерзкий смерть смертью тело знобил. О младенец март, я и вправду жених. Золоти, злати злое солнце, добрый. Простри, протяни нежносветлый меч. И ярчайшую масть – чёрный волос – добрей На лиловом лице, чтобы свежесть сберечь. 12 марта Брату Льву Мазаракию Братец благой – и ты оживи: Радостно резко ожгёшься о солнце, Бросишь ты думать что кроешь в крови, Тронную твердь ты увидишь в оконце. Светлый стакан будет полон в руке, Жизнь жаркоогненно вдруг ты поглотишь. В лёгком лазурном пальто, налегке, Страхи в ларец ледяной заколотишь. 12 марта Сестре Елене Мазаракий Сестра, сестра! – сверкай, святыня, И оживай и будь блага. Пришла, прешла: глядишь – пустыня, Где в светлом солнце сны – стога, Стога цветов полузабытых, О, древних детских, голубых, Алейшей альфой утр умытых, И на которых солнце – пых! Портрет прекрасный, сон старинный, — Червлю чудесные черты, Стелю цветы – тебе перины, Чтоб сладко спать могла и ты. 12 марта Светлый день Льву Мазаракию Насвистываю светлый вальс Веселоогненновесенне. Легко последний льдистый смальц Течёт по камням. Воскресенье! И верб весёлый вешний лёт Неторопливым мановеньем, И яркоцветный спешный слёт Игрушек-игор – откровеньем Открытым всем – и старикам И юношам, детям, и девам. И сам я, как висант, векам Лью ало кровь своим напевом. 15 марта Вербное Весна Елене Мазаракий Обои чертога Как зелень июньского сада. И тень порога Вся в солнце – веселья засада. Веселья пчельник Жужжит, золотой. Весь белый сочельник, Февраль, в тени святой. А небо, а небо – отрада: Как голубь мир голубой! 15 марта Живая жизнь Виктору Мозалевскому Лазурный лёд старинных сенец И тьма в углах кустами роз. Алеет: – солнце! – март младенец, Который здесь роскошно рос. О, красный дом, ты перестроен, Окрашен ало в роз цвета. И скрип железа звучен, строен, И фуга флюгера – не та. И арфа ало стала, мило, Лететь легко: – аооо…эооо! В саду зовут лёгкой: Людмила… И шорох – шёпот – зов: Леон. Пора, пора, – с утра младенец Пылает, пышет, въявь цветёт. И месяц, алый заусенец, В ночи небесный красит грот. Борьба Тело, тело, – ты мумия Грозная – гром в тебе. Краска гробов – мумия — Плащ престрашный тебе. Дух дорогой – ты голубь, Мир весь весной – ты. Алая тёплая прорубь Здесь – погружайся ты. Ложь! – легковейная башня! Мумия – тело моё. – Нет, – пресветлая пашня!.. Голубь, гуртуя, поёт. Тело, тело, – ты тёплое! Март младенец и я. Ноги – вы новые тополи, Сердце сверкать, лия Кровь новую, вечную, Плащ тлеет, тот. Жизнь, о март, человечную Вижу, как новый живот. Первый грех Первый грех против марта – мертвею. О, маца мертвородная, страшно… Светлый свет позабывчиво вею Снова, снова, – на новые брашна. Миртом март, помертвев, покрываю. Милый мирт мой – ты лавр жестколистый. Знает сердце: (скрывает) – срываю Я последний аканф нелучистый. Печаль Печаль, печаль, – что лёд лазурный? Что флюгер, – фуга – весь финал? Что скрип заржавленный ажурный И черночермный мой аннал? — Нет, алость ты, – ведь кровь струится Из сердца светло и темно, Где рой пурпуровый роится, Где я берёг своё вино. Ты – март, ты радостью была бы, От солнца свой начавши путь. Из каменного сердца бабы Тебя я вынул – миг сверкнуть. Великий вечер Стемнела твердь – и нет трамваев. Притихла тишь: с земли зовут. И караваны караваев Пасхальных, светлых, вдоль плывут. Вода во льдах лелееносна. Темнеет, тихая, – жива. Вот скоро, громко, живоносно Вселенная взгремит: нова! Пасха Виктору Мозалевскому В монастыре встречаем ночь Пасхальную. Темнеют толпы; Чернеют стены; вскачь и вскочь Резвятся дети – будят ночь. Вверху, как огненные колбы, Иллюминованные стены Церковных башен светят в ночь. А мы, как изгнанные дети, Ютимся в мраке. Вот, воочь И вслух, о, радость перемены. Не смерть, а жизнь воскликнул хор! И шёпот жаркий двинул толпы. И алый, благостный, кагор Лиёт напев. Прекрасно колбы Струят свой свет – и разговор Вселенский, звучный, слышат стены Под перезвонов хмельный хор. Благовещенье на Пасхе Всеволоду и Борису Шманкевичам Открытое окно – весной. (Не то зимой, не то весной) И ладан будто бы росной: Дымят деревья новый зной Невидный, нежный, – пред весной Предвестье – благость – Бог со мной. Свеча – пурпуровой красой Окрашена – передо мной. И холод, в форточку, лесной, И, всё-таки, тот, вешний, зной Невидный, нежный, – пред весной Благовещанье – Бог со мной. Благовещанье, Пасха, март, И книга та же: blanc-noire. Мартовский дождь Снимаю шляпу – капают впервые Дождинки дробные, хваля и веселя Весну весёлую – и голубую выйю Поднял весь мир, светя, сеня, тепля. Летят, как голуби, внизу велосипеды… И голубеет свет сверкающих колёс. Победы новые, весенние победы, Несу, как розовый роскошный редкий гросс! Звон ночью Н.В. Синезубову Лазурной льдиною стеснённый (Плыла, плыла – и приплыла) Иду открытый, полусонный, Не вижу: ночь уже бела. И, вдруг, державною рукою Колоколов в ночи разлив!!.. Конец тиши, конец покою, Виденью алому олив. Не утреня и не вечерня, И не обедня благовесть. Вон камни, брошенные зернью. Вот кончилась мужская месть. И, се, предутренней порою Въезжает в град митрополит Навстречу радостному рою, Который звоном веселит. 28 марта Нине – сакс Нине Мозалевской Ты фарфор – сакс теплонежнейший. Ты в голубом как голубь алый. И мать твоя – в одежде гейши. А ты младенец, агнец малый. И март младенец – братец родный Тебе, о Нина – им святится. Звенишь ты золотом природным Моим приходам: – Тися, Тися… Просила куклу ты – другое Даю тебе в подарок звучный. Вот песнопенье дорогое Всё в буквах чёрных – список скучный. Но я клянусь – у колыбели Его, младенца марта, – ярко Горю, пою: – о лель мой, лели!.. Пою всей жизнью светложаркой. «Цепочку ценнозолотую…» Цепочку ценнозолотую Я дал, отдал – и ты взяла, Реликвию мою святую. Единственной она была. И возвратила. Здравствуй, альфа, Прощай, омега, – ты была, Единственная моя арфа Запела в марте – и прошла. Но ты жива. Жива со мною, Поёшь везде: в ветрах, в цветах. Ожив, умру, опять весною, С твоею песней на устах. 29 марта День скорби Неторжественный гимн Младенец март возрос – ручей ломает лёд, Апрельски алый день темнеет нежно в небе. Благослови, Господь, венец весны – Твой год Идёт и наступил, конец моей амебе. И вот мечта моя: красивый яркий Крым, Лазурное пальто, веселье, смех, и девы. Младенец март возрос – иду, любуюсь им, Забыл на миг свой гроб, безумие, издевы. И только ты не там. Мой мирт, мой март, взлетел, Взлетел весною ввысь – и облачко на небе. Благослови, Господь, веселье юных тел, И жизнь и март и мысль о золотистом хлебе. 30 марта Конец марта Третья книга стихов (1920–1921) Тебе, Бронислава, 5 июля 1920 во веки аминь Посмертье Голубой липе подобен добитый. И ты бы упала на малую траву У врат, и у врат – голубей-ка до битвы. И ты бы пила олипье с утра – для уст. Студя, постонала бы час Сочась частицами былей. И серый смерд встал бы для тебя, подбочась. И ахнул бы в далях аминь милый. Тихо хоти, ходи По травам рая правя, И в раю сухо-один Бок о бок с богом Авель. 1918 г. 16/V. Ночь Ождань дождя И травы рта утра Утерять ни за что не хотят Русые росы ждут: будет рай. И на них наглядеться – хоть я. Я – тихоольховый скрип Пирски пируем с ветром мы. И силён её свисторазгуловый скреп Наш – и ждём мы с ветками мир. Со светлыми ветками! Ткём мы скрипя пиры. И дождя дожидаемся, деева с детками. Со огнём и горомом пеньтесь пары – Оооблака! Локоны, локоны седые. Садись на темя огнянное яблоко, Не пали – сады – святые. 1918 г. 14/V Ночь «Ирисы, ибисы – и бесы себе…» Ирисы, ибисы – и бесы себе. Развалинка розы, завалинка зелени, И свет какой-то в сонном серпе И тени торопные, еле оне. О нём и меною обменян И снег со свистом, мотивом, пью… На лёгкую лань обменял оленя О лель, лодь, день, – ффффьюю! Кутью мою из риса – рыси И сердце – сладостнохилой серне. И вниз, вниз, ночь! рысью, К лучистольющейся люцерне! Цедру ценную из трав В недра наши осторожно вложим И от ночей и до утра Вольёмся лельеносно в ложе Dies vestra orbis est – ДВОЕ! Июнь 1918 г. Рождению Серны Гром в гряде гробов – телег, Телесное, но и ленное путешествие. Рождение твоё, СЕРНА, – в сердце; те, ЛЕВ, СЕРНЕ, серпом утром шерсть свиет. И вместо шерсти – шелка, О как луннорунно средь струн! Ласкают, ласкают шесть капель Львинокрови, как старый пестун. ЛЕВ – старый, но ярый, Громоподобен боданьем. И СЕРНА верная – наяра Освобождённая надгробным рыданьем. Рождайся СЕРНА. Бодайся ЛЕВ – рычаньем сердца. И день рождения СЕРНЫ се гром, Роды – а в гряде телег грядёт гробовой дом. 1918. 5/VII Излияние любви Утром кут тусклый в узи Узывает к узам – заутро к зуду. И ударом мировым по дорогам яровым – узник Свобождается от ждания, льнёт язык зыбко к зубу. У! Буран! Баран снеговой С воем с визгом из зги рога Оказывает – и сказка – нега – двое Тянется к низу – (гири – гады!). Ад Ал. Ла, любовь! Ла, сад! Изливаю в снег, в узь, в згу, в буран пупуранный сантал. 1918 г. II/VII Приморье При море, о редкостная река! — Окатит волною водою всю долю. О любовь, овод золотой, спой я ре в висках, Спой я ре! – и в море и маре и в юдоли. Родолитый родовитый овод, Золотой приморский редкостный живот, Вот и не летишь – в тишь, ишь-шёлковый нёвод Забросали рыбаки – водяниты – ядовитый невод неживой. 1918 г. 13/IX. Ялта «Дых худа, дым дива…» Дых худа, дым дива, И доха охальника Дида, И дар себе, соболей голубых мниво В простоте со тем течёт и кадит. Кади – один в дому мук Украдкой в раю крадусь Радость, Рядом с тенями мух Тенью, худой от нети Теку, Дид, леденеть. Февраль 1919 г. Бахчисарай Зима Застыли тылы и стулья погнулись И огонь в ульях покрыт крышкой Пёрышки распределил бог на улице, На улье утром виднея крылышком. И я и ты – в тылах – в телах — В делах раскрошились кромешных Летели к тебе Аллах. И своими-сваями забиты Погребаемся безбайно, всеми позабыты. Январь 1919 Бахчисарай «Необрученником, безперстник…» Необрученником, безперстник. И перстах хрустит смерть уистити. Уясните, проснитесь: без перстней песни, Ояснитесь! И на досках, оскаливши кости под кожей, Худой дож ожидает дождя. И рядом на грядке, ничтожном ложе, Двойник на войлоке воет: дож-я! А утро Ау – поёт. Поэты, пэоты – без перстней песни Ясните, ясните в предлоге болезни. 13 Декабря 1918 г. Бахчисарай От Севера Павлу Новицкому Угрозен красный воз – детей От севера с верой везущий — Всех суше костей ручки, воздеты. Воз детский, угроза без ущади. И взрослые рослые оступью (О, стук колотящихся рёбер!!!) Идут, утверждая хвост трупов. И трубы рокочут робкое: бррр — – Бррредите бросая себя в брод Народ за народ, барабаньте в гроба: – Судьба-братьям-для братьев-брать В бреду бредуще к бездне города. 19/6 Июня 1919 г. г. Бахчисарай Предслух Утром треска северного Деревянных растений-теней Плеск всеверный тонее. То ей в тьму о трон. Возликованное возлияние. Воск ликов, воск сияние — Все – я нет. 19–20/Х 19 г. Симферополь Рождество в Крыму Бронке Зелёная зима И мать-Лань у стланного ложа. Закачивай больного дожа И с мозга серый дождь снимай. – Каплю за каплей – брр! Добрый декабрь — Долбят те капли брызги Смятую смутой сумку Сердца мать-Лани, Мочат думку И голову дожа и длани. И зелёный лёд и отселённый леса вздох В слезоточивой крымской мятели Взмятут утварь, русский ездок: Сани и сень тех елей Которые торопливо тропарь провизжали Когда дож и Лань в Ислам уезжали. 24–26/ XII 1919 Симферополь «И свежесть вежд ожигает и варит…» И свежесть вежд ожигает и варит Тихую кровь и ковёр вен Невесто! северный твой товарищ Варит тогда отдар северен. От дара жара рождает Не рож, не раж а плавучую рожь И алая малость сил дорожает И смерко бежит – от чего же? Жарую сладость С ладой в длани вдлим. И вдали лань богоматерь слабо Взмелькнёт в адлаке тли. 11–12/VI – 920 Моцарт и Пила У двери четыре руки Играли Моцарта арс, — Пылом золотой муки Грелись лев, лань и барс. И ласково оскаливая пыл, Пила оздушную пыль пила. И лай ласковой стали пел И музыка стоокрас была. Бела, как горозный зор И розовый и жёлтый лик Колебал бал – и лебедь зари Отплёскивал перья великие. И Моцарт оцарённый пилой Переливался в лязг, в язвы стали — Пел так впервой Из зияющей дали. 24–25 июня 1920 Утро вслед Льву Аренсу О небо овен невесёлый Вселясь за облак, ударил. Уд-Царь – стволом в новосёло, И в небо и в небыль – звук дарит. И потекло стекло денное Вечернюю речь чересчур очурая. И дево ведёт хозяйство стенное Дочерь земного чу! края. Дерева, дерева вередят и поют. И росы серые от утра Утеряют огнь ночной, дают Тогда оусушь мудро. 1920. VII День, у Льва Звери в море Льву Аренсу и Б. Корвин-Каменской Льву – увело ливень великий От гол-Голубого охапа — Седых, худых волн ликов. И вспрянь в ветрян, о хата, Охахатывай вед-ветер, Ведь тёрн вечерний в свете Моолний мола – левее!! Илань наливает груди, О рудяным железом леса! И барс взрывает груды Мозга и мзги завесовой – Лев, лань, барс В арсенале морского арса. 1920. 28/VI Поветрие мора И дош и марш и гром-моровая пора Хворь лета телегою гей! по древней округе. И кругом жаро желтее – пыло: пора! А робко теснится толпа о лоб упругий Полдня – полдн я . И донял тебя, толпа, потолка колпак голубой, Оглохла земля, серый пол дня. – И мотает моро над всем с середины, седой головой. 1920 Предночь один никому Грозовой звук – и зноя знаки иначе. В ночи и дым медовый и русская трусь. С трубой о бое небо = инок без ризы зряче Через бор и робь стучит — отопрусь ли… С листьями лодь и дол. Леденится скукой голубой куколь. И старый деревянный идол Бредёт среди дерьма кукол. Руки и тело Летают в покое. О койка и стены По колам и кандалам поколе?! 15./28/ – VII – 920 г. Ночь К спаду ада – Прост ы ни! И бестеньные нити денные, Канаты жары и раж жировой жирщецов О цок птиц и тики листьев льдяные В неть пропадут – и в утварь горы над щекой. Щекотно и в новой овее О вере ревёт ветер подземь. Ездок доконает цок-цок и совсем к сове Ей, ночь, подъедет, подседет. Четырёх мироточных сердец Очедивших прохладу от схлама Не печалит вечный серп-жнец. И целуют листья и лани. И звери в резвый взрыв-миг, В холод луны-семьи. 17.30 – VII – 920 Оутро трезвое Десная сед садится о ствол И вол левой весёлой скрипит. Топи, потоп, седой стол. Лотос и снег – оутра скреп видно. И золото худое тонет. И топнет свет ногой о негу. Меловидная инея синяя стонет. Пошёл леший пней гуд. —– Оутро Трубит тебе Зевс или Свет – гутор Листа и старых ветвей – вей о тепле. 18–31/VII. 1920 Обручения круг мучеников I И обруч об руку – указ на казнь. А зной – на зиму и муку мука. У каждого жажда простая, – Икар, знай: Растоп воску! И броско на камни. На камение! о меня Разбрызгаешься частями. И стянутся новые сугробы, обменять Век на час с костями. А двое Овеют веером зорю. Ад воет Из недр деревянного горя. Август 1918 г. II. Обручение (бай о небытье) Раисе Б. Н. В вечер и речи и речки И оздух вошли и липы и ели. В уме ли дети? Сияние старички. Без год и мы: в меду лепо летали. Мёд! дымок самоварий промок в хохоту И охотно сладило диво в соту. Отуманивал ладан холода Только детей – низоту. Яввилась. Вилась и лилась хоховитая лента. Лёд и ты. Но яво о всех билось — Звон золотыыыыых рублей там. Мати! не ты ли и дева (липа) сладкия длани. Жжено! О нежи, нежи неживую остлань! И оутро в утробе лебедя: лёд. И свет весенний строится: лёт. И тело и лето, о лепо: смех! И тино и тени и нете: смерть. Обручаемся о, рубли золотые, Идем на гору – на гроба. О, бай боя, бед – и твои святые Лежат тяжело в своих коробах. Ушли. И в уши уж мудрый Вползает золотым оутром. 19–20.23/V А. 4/VIII. Утро у Льва III. Морское Еринне Полундра! А, рдяная глыбо!!! И бог и губа бытия. Смирилось – и в серые и русые хлыби Текут иззвёздные пития. Быт я. И мужняя дево до вен Никакого ни вздоха ни хода. И тихий озев-овен Исходит из морского находа. Ручей, одопад, ад освежая Жадно поит вслух, И худо и счастья вещая. А руки украду к веслу Дымят – и дой земли Пояй, дево – внемли. 19.20 30/VII – 12/VIII. Евпатория Рождению Браата – Спас Спас! Сапу, а постепной буре У редкого огоромного моря. О, рей! Ерошься песок в горе И гори орностаевым сором. И растения остепных песков Скованы нежною дланей. Долони, доливайте сков Счастьем быта светлани. Жив, визжу: брааат родился во Спасе!!! Лик колива светл, светл! лань и лев в ипостаси. 1920. 1–14 август. Евпатория Ровни – сравни Брониславе Диакон конный – на конь! И белый столб о солнце остроен! Неороённый крик киркой не о кон Стучит: текуще ты в мозг встроен. Вы с Тройкою нашей Лесные, иснидите звери. И рёв верёвок над чащей — Над морем – на судне, как сверен. А просто – на минарете монах Оутром поёт хвалу. Улови, о видь: она, Лань, мелькнула в ха — лупу. А просто: лев и барс С работой в когтях и взоре. Жуют – голубые хлеба С гор сверкая на море! 5–6–17.12 VIII 920 Мужественница – ницы мужественницам достойным Емуж – я, муж и отдар Осподень, — День и сподобень: облое лебодь! Ей – ея и древь и ревущую косм тень И не те ли и сильные ноги: лес бодр. Но ницы! и цель святая Как гром по росам – твёрд, твёрд!! рцать. И ты, мужественница, святая – Свят, свят! – уходишь сует мирских. Сильней! сильвана – Ей, мир, вспоёшь, летя. Или море, или купель, или смертельная ванна… Или – из миллиардов веков лепо: Я. 1920. VIII День Св. Брониславы Евпатория «Текие течёт – и тыл застыл…» Текие течёт – и тыл застыл. Летая, застыло камение в вере Севере! и вёсел твоих за стыд — За борт-гром не выброшу, серых. Монастырь, – остылый, пустой, святой — Я тоже в один льдину облажу Блеское пламя и свет тот, Который <согреет> барсову лапу ж. А пламя моё поёт в текие И келии-льдины ино о нём: Соснём, дух, – а тело текет Со временем барса и арса конём. 1920. 25/IX Евпатория Взбесь еси сестре Ревекке Взбешенный шиир и жир Зелёный от лона налива. А ведь ведьм не хватало – решить. И вбей, бесиво, синюю сливу. В запертое древо девь. А едят тяжело легион ног Разломленный хлеб раздетый. А где ты, погибший Бог? В моём ли разсевшем сердце, Я, девонько, огнь семьи… О!! хворь – ордовод серый Средо стекших светил семи — 1920. 11/IX День усекновения Главы Евпатория И вновь пыл Жааадно! А дно одно ж — От ножа, ожигающих ноче. О, чурь и ночь и дня янтарные ножки И полдня олодье, долинное очень. И скамьи, окомейки теней, Леденят ледовитые годы. И угодяный лес строений-тонее И вся темень в лунной погоде Теменью темя Покрыто, орыто. С ледовитыми летами теми Растения дремлят горы. Город – о, рысь! Сырь и асфальта о щёлки о полночь. Но акции купа о утре взгорись, Золота волн полная чрезь. Гооора, о радо И нутрь и оутра жар – Рождения сил пряди Как лес у села лежать – Лес – Жар То Богом для мужа сжать. 21–22. IX – 920 Обог от вети Мире Вете – и ветера трель умолкла у ног Чёрных и чёрствых уже земи. И мелее и леса стволы и мох. И мог субботний Бог зажечь своё семь. Дево! волосы, веть и твете — И ночо отдождье даждь паро Слав. Со лавой ледяной истлейте Олетье – и трепь и трупы трав. Говор? ров вороной – бесснежий И нежное шепто растень. Раз-тень – и месяце облык медвежий Влакёт – тело на стены. Девонько – оконвою твоею богат я, обого. О, горнее него всего, веселие миира рябого! 18–IX – 1–X – 920 Евпатория. Утро, предввечерь Пред морем мор Софии Прегель Лодь, = дол до льда, = грохот Ветров – рёв верьвья и вербо бурь. Рубахи, рубахи коротких холк Волн – и соолнце мутные жмури. И холодная моолнья жжёт Живот вооспухшего пска. Песче, с чем твоё тело живёт? – Травы огромадные вставы. Люююбовь! и бровь воробьиной ночи И гу! чугу не накипевшего моря. О, рябь и мир в черепках – но чин Вееетров и рва травы – а, выя мора. 23–24 IX. 920 Евпатория Ночь, утро «И вечрь чермные темони…» Брониславе И вечрь чермные темони И оутро гулкое гола! Голые древа – вёдро! но чтём коня О нас осыпающее мглою. Сырь – но рыхлые древа на ножках Ооожг!! – или жёлтый иль чермный сполох. Илохани охальные дрожи Жор чёрный взлили а по ноги. Но утрье! – рдей и тепло Оцвет неба и бае растень. Растекается сток, о, вётлы, О, вербо, купы об осени стены. Стеня дивовечко взгурт О утре телом поёт – Поемлем бурно Арс осенний, поэты! 3 X/16 X – 920 Взем зиму Хо! Лодь – отлетая от льда летит Тления тень, синея, о золото! В золы, в голые логии лета титлы, В твой голубой и горозный холст-холод. Дологи, о, гибельные струи У рта – а, трубы нёба, не бай, – молк. К дому льда приготовьтесь струги, Белый, лебедями, лебедями взвейсь полк. И запоём поёмный луг — Гу! угрызённое холодом море. И гром моряной явь новый дух — Худощавый удых лемурий. 28/X. 920 «Со ревом: севере!! и хлынуло о ложь…» Со ревом: севере!! и хлынуло о ложь Жоолтые и красные звёзд въезды. Бесы ли, боги? а гибни от гула моложих, Их жолоб полный журчаль, зачиная невесть где. И стрельцов во целованный пулями рост Встречая речами – и меч и мечту, Мечись и сечи гулом радостный рот – Народе! чтоб в отдыхе течь тут И моложая жолть и краснь – заздравствуйте дюже, Чтоб в уши взвилась мозговая окрайная круть! 17.18.XI «Восхрапом в ночи…» Восхрапом в ночи, О чьи чересчур ручьевые, Воолны воды воздуха речи Огорчат персты ручевые. Холод до лот да лат лета Кинул и в кость и в кисть Рук куриных худо бледо. И блюдо ближнее тёмное листьев Вдрожь, как жердь ордяную горива, Врождь в твердь ольдяную окрыва. 26–VI–1921 Жар-жизнь (1932) «Апрель, тонкий как свист…» Апрель, тонкий как свист. А трель звонкая истова. И смех детей, ха-ха, и треск ледка, крр-трра Ледка – ледка – ледка, как жизни молод – негой Как смерти сражено игра. Идти в особняк игры, Не беречь там себе дары, В пустоте не затменной дыры, В простоте неизменной поры — Вселикий, великий, великий Ведь мигом, в один миг проник он Воздух весенней поры, В трель сражённой игры. И сестра и брат любят тем брать, Что умеют велико узнать. И в трель <нрзб.> игры Проникнут флюиды поры. – Вселикой, великой, великой! И дикой, о, дикой! – Ну, дикой. Новые колыбельные песни Еврейская О, баю. Качаю тебя на руках, на руках. О, спи мой еврей у меня на руках, на руках. О, новая, новая жизнь по реке, по реке. О, древней и новой, милой Москве! по Москве! О, верю и знаю: Ленинский век, век. О, сильный, железный, стальной человек! человек. О, тихо, как тихо, без синагог, синагог, Пал устаревший, страшный наш бог! бог. О, баю еврея, еврейская мать, мать. О, новую эру счастливая знать! узнать. О! хедер и ребе ребяток ломать, ломать, Не будут, не будут – можешь ты спать, спать; О, спи мой еврей у меня на руке, на руке. О! Баю, качаю на сильной руке! на руке. О, новое слово в Ленинский век, век. Услышишь, узнаешь – спи, человек! человек. Еврейская колыбельная Новая песня Спи, спи, спи! Баю – бай! Тихо носиком сопи – Вот комбайн! Мил нам новой жизни свет. Мил нам шумный наш Озет. Спи, Еврей мой новый, Май, Бай! Славно в поле ездить нам, На Фордзоне, на Комбайне. Васильковым по цветам. – Май где? Ах, колясочку твою Тащит чёрный катерпиллар!! Бай – баю, По земле влечёт без пыли! – Вот мой Май, Баю – бай!! Подрастай! пошлёт Озет Виноград тебя возделать. И на каждой на лозе – Чёрной, Красной, Синей, Белой, Виноградарь и поэт, Будешь петь про наш Озет. И про новый жизни свет. Баю-бай!! Спи! поехал наш Комбайн. Спит в коляске мальчик Май!! В кулачки сжимает руки, Не боится он дабуки. Все дабуки, баю-бай, Удирают, ай! Всех дабуков цадик старый Очень выдумал некстати — И не верит мой Май Ни во что, баю-бай!! Цадик сам – у! бука, Был такой у нас дабука. Бай, бай, бай, бай: Солнце пей, мой Май! 31. XII. 1931 Туркменская Эй-ю! спи-ка, дехканка, поспи, поспи! Эй-ю! утра в ауле всё нет, всё нет. Эй-ю! Ночь. Аму-Дарья в песке кипит. Эй-ю! Ночь. Куня-Дарья бежит на свет. Эй. Эй. Эй. Эй. Сладкую-сладкую дыньку-чарджуйку Съем, чтоб тебе молоко, молоко!! Сладкую гроздь винограда пожуй-ка. Я и жую – в молоко, в молоко!! Эй. Эй. Эй. Эй. Спи-ка, дехканка, поспи, поспи. Утра в ауле всё нет, всё нет. Утром в колхозе работа вскипит. Днём наши тракторы выйдут на свет. Эй-ю! хлопок уборкой, уборкой спешит. Эй-ю! тракторы дисками землю под зябь. Эй-ю! Спи-ка, дехканка, шшии-и, шши. Эй-ю! Спи-ка, девчонка, кричать нельзя. Эй. Эй. Эй. Эй! Спи. Спи. Спи. Спи! 2.1. 1931 Башкирская колыбельная Новая песня Ио! Ио! Ио! Ио! Ай, Асой, спи, пора! Я играю на курае за твой сон. Я играю на курае ио! ио! ио! Спи! привет Саня вот нам Спи! споёт тебе знай то ж! Ай! Ай! Ай! Ай! Ио! И придёт – бать бая Бар, бояр, ай, айя! Вновь он! Ио! Ио! Ио! Ио! Ай, Асан, ботырь, мир Ай, Асан бай пир! пир. Ио! Ио! Спи, спи, встанешь Башстрой Платьем как живой, ио, ио! Турецкая Ой. Спи, полумесяц в небе зелёный, зелёный. Ой. Спи и ты детство моё – моё – моё! Ой. Ем в Рамазан я, в пост, давно, солёное. Ой. Пью в Рамазан я но здоровье моё, моё, моё. Ой. Спи же ты старая, ветхая, драная Турция. Ой. Спи и ты рабство моё – моё – моё! Ой. Здравствуй, костюм – теллер, одежда новая куцая. Ой. Без паранджи чёрной, без чадры лицо моё! Ой. В моря я бросила чадры! всё приданье странное. Ой. Майка физкультурная, красная, флагом на мне. Ой. Спи, Шариат ислама ветхий, но рьяный. Ой. Здравствуй, восстанья знамя, тайно при мне, при мне!! 12/13 1931 Китайская Колокольчик из храма Дзинг-дзинг-дзинг-дзинг Для тебя я украла. Усыпить тебя чем? О, спи, Лилэй-Чен. Дзинг-дзинг-дзинг-дзинг. О, спи Янце – Кианч!! Золотых [1] нет лилий: – Целы ноги твои Дзинг-длянг! спи, милая, Не бинтую я их Дзинг-длянг, Лилэй-Чен. Хороша будешь чем? Дзинг-длянг! без лилий. Спи; спи, моя дочка! Дзинг-длянг-длянг-дзинг! Сумэ-Чен уже ночка. Я звоню! спи, спи! И пою я тихо Чтобы днём-днём-днём Лилай-Чен была мигом Под солнца огнём. 3–4.1 1932 1 «Золотыми лилиями» – называются изуродованные ноги китаянок (бинтами). – Прим. автора. Японская Ночь, Дзио-сан, – беру сямисэн. Спи, Дзио-сан, девочка, жизнь! Ночь. Пей отдых, пей запах сена Спи! под охраной вишни лежи. Я, твоя мать, убираю рис. Ты, моя дочь, рости вне стен. Нет у нас трактора, нету рикш. Ночь, отдыхая, беру сямисэн. День. Ты не будешь жить средь гейш. День. Под охраной вишни лежи. День. Я тружусь над уборкой полей. Ты же иную увидишь жизнь. День. День. День. Лежи, Девочка, девочка; девочка-жизнь. 4.1. 1932 Индийская Ганг течёт. Гонг будит. Индия, Индия! – парни бросили чётки Брамины в храмах напрасно молят чётко Тая хитрость в груди. Эо! Шахид, – бросила чётки Эо? шахид, – задор в грудь. Пария ты, но спи спокойно, эо! Пария – я, – ты спи спокойно, эо! Англия змея сама в домру Лондона злится в туман, в дым, Ганг река У нас велика. Спи, Шахид, я бросила чётки Задор у меня в молодой груди. Ганг гудит. Проснись, Шахид, отдам тебя тётке И сама иду Индию будить. 6.1. 1932 Польская колыбельная Дзецко коханэ, спи в паньской Польше, Сил моих женских нету, нет больше!.. Дзецко, ты в Польше! Хлопы мы польске, Мацек мой, Мацек. Паны нас съели, мальчик мой, мальчик, Дзецко, мой Мацек! Пане Пилсудский, ешь нас не в меру. Пане, лечиться ездишь в Ривьеру Тоже не в меру. Кабы холеру!! Мацек мой, люли! спи в чёрной люльке. В люльке, ой люли! кутанный в юбке. В чёрненькой люльке, В чистенькой юбке! Хлопы мы, графы свои земляные: – Полугектара на графской на вые!!! – Вы, земляные Пухлые выи! Мацек мой, в мячик сыграешь ты сердцем Пани злой Польши, под небом серым. – Сердцем отчизны. Люли, правь тризну! Спи пока, дзецко, Некуда деться!!! 10.1. 1931 Негритянская колыбельная Э! Э! Э! Э! ОЭ! ОЭ! Да, да, дочь, да, да, да. Пою я под там-там. ОЭ! ОЭ! Да, да, да, да. Нас минула беда – Отец твой сгиб. Когда? Э! Э! Э! Э! ОЭ! ОЭ! Отец твой где? Он сгинул где? – Был чёрный линч, и на кресте, Э! Э! Э! Э! От белых рук, Э! Э! Э! Э! ОЭ! – погиб мой милый друг, Мой чёрный друг, на фермерском кресте! Э! Э! Э! Э! ОЭ! Спи, дочка, тихо под там-там, Спи, негритянка, да, да. Пою тебе: отец твой где? – На фермерском кресте. Э! Жгли его, трещал костёр. Э! Не забыть мне до сих пор: Кричал отец, а я рвалась… ОЭ! ОЭ! – упала в грязь. Э! Э! Э! Э! – Нас минула беда. Да, да, да, да. Забудься, дочка, под там-там. ОЭ! Я – никогда!! 7.1. 1932 Испанская Испания Бай, Бай. В Мадрите, Хей – холла! Хей – холла! Смотрите, У голла, У голла. Ребёнок спит стоя он бой. Бай. Бай. Бай. Не голый, Не голый, Не голый – Одетый в ливрейку: он бой. А где, где, где, Клетчатая треуголка, Гвардеец спит – он и жандарм? Да, Да, Да! А в поле, Эй холла! Ползёт как уж, человек. Он жолуди крал с голода. Жена-то спит в воде. Бай, бай – в пруде. Не выпутал. Сголода. 1931 Татарская, крымская Ай, Бахчисарай. Ай, Крым, ай Мидхат сын, сы-ы-ын!! Ай Ялта-а, Дирикой; ай для помаза кувшин – Разбилса-а-ааа!! Ай, мулла переменилса-ааааа!! Он частник, частник, торгует чайниками-и! В лавочке важно, частник! частник, ик! Спи, Мидхат, спи – Хайри не танцует сегодня. Спи – Чабан-Заде не споёт песен – он профессор сегодня. Спи. Умер Ашир, чем другой и другой тым-тым. И Мидхад Пиратов объявлен моряком светлым… светлым!! А ты – мой Мидхад, я мать – без чадры, о-и-и! – Я мать, танцую Чадане без чадры, о-ии! Я мать Акия, хожу свободно и смело, о! Я мать была в Совете свободно, смело, о! Ты же, Мидхад, ай да ай, да, да!! Тоже идёшь в новый мир – айда. Немецкая Милый Берлин На хлеб твой моряки! На хлеб твой мармелад Милый Берлин – Чистый Ад. Бай, Ганс, – отец твой в тюрьме. Бай, Ганс, – а брови мои не в сурьме. А губы мои не в кармине, Бай, Ганс, стыдно не спать детине! Милый Берлин Чистый ад В очередь – жди свой мармелад В очередь – жди свой мармелад. Бай, Ганс, – скоро оденешь <нрзб.> Бай, Ганс, – скоро пойдём на штурм Милый Берлин Трашно бурлит. Бай, Ганс – скоро ты <нрзб.> будешь влит. Бай, Ганс – скоро Рот Фронт! взорлит. 6.1. 1925 Киргизская У них – отара. У нас – гурт. У нас гармонь, гитара. У них домра, зурна, какие, э! гяур. «Тым – тым, тым – тым» – На домре, тонко. Из трубки дюбека дым И голос, звонко: «Киргиз, киргиз, Ты сорок котловин видевший. Киргиз, киргиз, У сорока берёз в крови лежавший И всё – живой! Улан – улан – улан те песню взвоет. – У! У У!! Ай! ой! ой! — Ты не убит, ты белым ранен вдвое! Саан, Саан, От чёрной крови очень-очень жидкий. Овца, баран В лучах на травке сидят очень мирные. Ты пил пиал, Саан-пиал, э! с кровью очень чёрной! Гражданский бой ты знал В Буамском ветре, чёрном. Санташ, Санташ, Всё тише, тише – тш!. тшш.! тише. И Хан Э! Тенгри наш Росой свой холод к нам рончеит лише. «У! У! бай, бай, бай». Поёт бий – бая. В шерне поёт бий бая «Ай, аийя!!…» Колюз кончил? Колюз кончай Э! Спи, спи, спи ты. Колюз – дел хотел кончить Манап-монап сердитый. Айдате! Аудате! Не быть киргизом по адате. Эй. Эй, КАССР, байбиче наш! Эй, эй, мы у тебя за пазухой спляшем: – У танец чебана всем колюзом. Э! дуй, сонташ, жарый на морозе!! Айдате! Айдате! Не быть не быть нам по адате! Эй! Эй! Эй! Айдате! Аман, Аман, КАССР – своим адатом!!! 8–9. 2 1932 Кузнецкая Хать! Ддда! Хать! Ддда! А да-да-да-да-да! да! На железном на лугу Потерял кузнец дуду. – Хать! Ба. Хдехать, Ба! И дихать Не судьба. Ббба! Спи. Сын, Сп-а-ать! Подарю ту кувшин Будешь воду пить Ни с левши, ни с правши В жисти надо быть. А да-да-да-да-да-да!! Будут петь тебе гуда, Будут гукать города, Что же? Ты сюда, аль туда? Выйдешь, песню порыдать? Ххать! Ддда. Ххать! Ддда. Спать когда, спать когда? Ддда. Хххать! Ддда. Ххать! И дыхыть не судьба. Спать. Бай. А да-да-да-да-да-да! Ой, подвоет те гуда, Ой, освоят ту, губан, Города-д, города-д!! А ду-ду-ду-ду-ду-ду! Потерял кузнец дуду К своему, сказать, стыду, – В этом, нынешнем году. Что ж? Сыграть не на чём? Спи. Спи. Спи. Молчи. Что же? Умирать зря-почём? Ббба! – живём кузнецы! Шахтёрская – не наша – русский пересказ П. И. Новицкому Эххх, лежи тут без народа, Эххх, говори, да сам с собой. Эххх, долби киркой породу, Эххх, забой, забой, забой!!! Эх, пою тебе я, шахта, Мамка чёрная твоя. От меня родился, ах ты! Ртом цынготным взвою я. – Эххх, взвою я!! Эххх, двое – ты, я. – «Д, шахта, – бай меня!» Тую, тую, тую. Раз, раз, раз. Эххх!! ветер, убирайсь! Тую – Так. Тую – Так. Так. Эй, лежи тут без народа, Да стучи в мою породу Шахта – я, ты – без дня, Плахта дыбом у меня! Тую – Так. Тую – Так. Раз, Раз, Раз! Эй, лежи тут, безобраз! братьям Рура, английским братьям 20.1. 1932 «Двадцать пять китайских коммунистов…» Проф. А.А. Ивину (1 мая 1932 г. в Нанкине были казнены двадцать пять китайских коммунистов. Из газет) Двадцать пять китайских коммунистов — Двадцать пять, да! двадцать пять, да, двадцать пять! Все висят на ночи, как манисто, Чёрно-синие и голые до пят. – Двадцать пять, да! двадцать пять, да! двадцать пять. Ма-ли, женщина, качаясь, даспевает, Чёрно-синяя и голая, до пят И над нею ворон распевает Песню, хриплую и страшную до пят Это гроздь китайских коммунистов Двадцать пять, да, двадцать пять, да, двадцать пять Зреет ночью бледно-водянистой. Зреет в солнце, пурпурном с утра Это гроздь, молчащая речисто, Все сегодня, завтра и вчера Провисят там. Братец, оглянись ты. – Двадцать пять, да! двадцать пять, да! двадцать пять! А палач, придатель – гомъинданец. Голый дъявол, рыжий весь до пят Пляшет страшный перед ними танец. Песни о Котовском 1. О Котовском А он его – цоп! За грудки и – стоп. А он его – хвать! а кот: топ, топ. Эй, ко-ольцаа? Эй, коооольцааа!!! Эй, пааальцы? Эй, пааальцы!! И кольцо – вон, содрал, да, да. С живого (в бога!!) и спал, ну, да! Эх, дядя Гриша, Котовский наш, – Лишишься пищи, лишишься сна ж. – Кочан да свой, ой, ой, ой, ой. Как взял, как взял, – ну бог с тобой. И лучший блец да ах с коня. И вот – мертвец, и в семье не скулят. А он его – цоп! в висок да хлоп. А он его бббах, с пеной в зубах. – Хлоп Ббббах. Котовский наш, тебя всё чаще Вспоминаем мы, всё лучше и чаще С судорогой в сердце: дядя Гриша где? С судорогой в правом боку: шай эхх. 29.2. 1932 2. О нём же – на досуге весёлом Как повезёт с врагом Как вышли бегом, Да вошли к нему в дом, Стали со смертью рядом, Брызнув свинцовым ядом. Как сказапули: баста, Как свистанули часто Из бомбомёт-пулемёта Ну и сказал нам: то-то. И замурлыкал что-то – Ну и пошло веселье, Ннну, заварилось зелье! Ну, зачадил табак Ну, на струнах – щипак. Эх, балалайки, – дай-ка! Эхх, и гармонь – застынь-ка. Тонко, тонко, тонко, Абы снесла перепонка. Эхх, и делов нам только! Соколом вдали да богом Около, сердце, всё около Эххх, ретивое забегало. Пляшет, Котовский, пошёл. Эххх, загудел поллл!!! Эххх и вот-вот, вот, Грудью вперёд, вперёд! Всю отплясал, идёт Сам для дозору, – вот. 29.2. 1921 3. О нём в бою Бою, баюшки, баю: Сам Котовский наш в бою. – Это мы споём врагу На своём да берегу. Наше же берёг приберёг Что? не спасёт ваш бог. – Эй, гляди – Котовский где? На коне в воде. Эй, скажи-ка ты отважно За Котовского не страшно. – Эх, как рубит, как палит И мелькает там – вдали. Дядя Гриша, друг ты наш, Где меж нас стена – ж? Командир, отец и друг Кто с тобой, округ. Свита что ль какая мы? – У воды комыш. Окружаем мы окружаем Но в бою мы отъезжаем. Он в бою один такой Бьётся, нам маша рукой. 4. Про его – смерть Нашёлся такой – не враг Не свой, не чужой – адьютантский. Он взял наган: и бах В Котовского! ты проклятие! Ну, помню ж, сволочь, знай Твоё-то имя – сгниет Как бабий выкидыш, край Тот тебя выбросил – плюёт А имя «Котовский» у нас Не умрёт, будет знать всякий<!> Ревизор Всеволоду Мейерхольду Народному артисту Республики, Мастеру мирового театра ТИМ, Зинаиде Райх новой актрисе, мастеру сцены, творческому обаянию её трансформаций Гоголь – ого! какой — Ревизия Ревизора! А Гоголь – ого! – рекой В голове несётся скоро. И Райх прекрасная, здесь, Прекрасна актрисой роли. И все видят, где есть Смеху сменить брови. И Гоголю гонят кровь По новому – быстро, быстро. И новый ставят кров, Всему его острому смеху И куклами куксится смех Сквозь страшные, страстные слёзы Смеётся звонко, для всех И дразнится смешке грозной. 29–30 V 1930 Комаринская бунтовая Хххху! Мужик я, мужик Я обвык средь мук жить — Д’ каких ’д каких! — От бояр, дворян мелких!! И от всей сволоты Прямо, значит, проклятыих Прямо, скажем, до дерма, Всё сожравших, эххх ма! Эххх, головушко, Куда д’ денимся? Ты в правёж попадёшь – Поизменишься. Эхх, боярушки Д’ дворянушки — Бить, бить, бить, бить Чтоб каюк: вам – не быть! Эххху – вдарь да в набат, Эххх, в комаринский наббат Ту! Зови всех в’бунт Чтоб болотинцы взглянули. Д’ взглянули да нашли Д’ боярушек почли. Ээйй, в колокол звони Чтоб пошли наши дни!! Эхх, головушко Ппой соловушко — Бей бунт, правь мятеж Помни Разина да Стешу! Д’ мы болотинцы, На бояр рыкнём: уну! Буде, буде, буде, буде — Сами выдем теперь в люди! Трепак комаринско-болотинский пляс Аххх, чуда-чудак, болотинский мужик Заголя грудя по улице бежит, – Жжик, жжик, жжи, жжи — Ай да да-да, держи-ии! Он бежит, д’’ бежит, приговаривает Сам с собой, да с собой разговаривает – Чумовой. Чу, где ум твой? Дддомовой!!! На груди, д на грудях ах и знак! На груди кляшня: от так-так!! А сам красный, что рак А сам выпить не дурак А сам бурый буерак! Ну уж имя ему: Кась – ян! В бороде у него – из’’ян! – Пьян, пьян, пьян, пьян Он собою – облиз’’ян! Рррыжий Кожух в жиже Башка – ниже. Ноги, ноги земчуг нижут По чернявой по земле Да в тумане, д в мгл-еее! Эхх! Грееехх! – грех плясать, грех и мясо жрать. – Ведь март, весь великий поост! Иии-и-ээээхх! просто смехх! ну чего от него и ждать! Распушилась борода, что кобылий хвост. – Д’’ддай! Д’’эдак-так. Обрыдай Жистю – в скорби в знак. Эхх, мужик, мужик болотинский чуддак Эдак-дак! Эй, холоп-холоп-болярину ты раб, В Гашнике – дыра – а’ б’ Ддай! Дай! Д’’ даром, что пост, пускай и март Пусть в церквах к намм, к намм – арь-ты! Пусть попы клянут, пусть боляры секут, Скоро всем им – каюк! Каюк, д’’каюк, Уэээх, да розог пуук! Ах чудак, чудак, болотинский мужик, Заголя свой зад по слободам бежит Д’’приговаривает Д’’ Разговаривает! Ай всё в дым, всё в прах, всё трын-трава! Лишь бы в шапке, лишь бы в шапке не клонилась голова!.. Песня Салавата Эй – брат – кто ты? Ну, Салават я Эй, брат, с кем ты? Ио! хитроват я Ну, ка песню, песню, песню! Ну ка песнь дай, хоть тресни! Пой! Про бой. Про бар, Про тварей, Пой – где царь? – эй! – Емельян, Емельян, Емельян – ран! Свет Иваныч, свет Иваныч, свет Иван – ыч! Эй, бачка, пою-ю. Салават я. Эй, бачка, пой и ты. Маловат – я. Эй, эй, эй, эй, оба, оба споём с тобой Ио! ио! ио! оба, оба, поём про бой! И Орск – но! но! наш, наш, – крепи, друг. И Оренбург – ну! нууу! берём, – кто будет трус? Ио! Ио! и осударь, наш Емельян, Ио! Вперёд, вперёд, вперёд, ио! – пойдёт пред нами он! И бар, Б-а-а-ах! Ио! Ио! А – а – а – ах! Бояр, я, я! Я, Салават, – я говорю, бояр Все-е-ех на роли, всех на роли, я, сел я. – Рррр! Я, Салават, Ио! Я заканчиваю всех! А осударь, Ио! добудем добрый меч! А осударь, Ио! добуду добрый меч — Боярам всем, – ей-эх! снесём мы морду с плеч. Свечку!! Козулю – свежуем – и в печку! Овечку Зарежем, свежуем: и в печку! Еей, свечей виновных, ботьих свечей, ей да на пир! По боярам, по боярам прочитаем пасолтырь. А ты, Салават, брат, брат, брат, Спой ка свою, про степь – хват! Ботырь, ей, брат, ты, Салават брат, Пей, ка бочку, пей да спи, так, гей: = ат! Ио, бачка, пою я, Салават – и пою, йа-а! Иээй, бачка, пою-ю, Салават я. Ио! Хитроват я. И – ио! – иэ – э – эйй. Стееепь. Тебе, я Салават, песню тесную Пэээснюю тесную, про твой час, про твой дух, про травы, ах вы! Заливали, заливали, заливали – айсь Крррровью, да барской, загорайсь, Да-а-а-а цветь-и-и. Раз до пяти-и-и. Раз, до пятисот – от! Наливайся, наливайся, да цвети – и Орлы – да лет – и – и! Коршуны, бросайтесь вниз на теле. А у нас, пугачёвца = а = ов – веселы – и – делать! 30 XII Песня Салавата – Чаааас твой, наш, пугачёв – час! Дууух твой на – а – аш, пугачёвиев, ду – ух! Траавы разные – то, отрава для бояр Выыть, как рысь сера, в середине – ярко Ой! дыра – а! не затмение ль ваше чертится? Эххх, порра – начинает народ сердиться Эй. Ийо! Бачка, бачка, пою – наш народ начинает сердиться И – йо! Бачка, что, говорю-то пою: начинает сердиться! 6. II/1932 Молотьба ночью Гуд над током – Молотьба Молодость – ба! – Монтёр те стоовольтовым током! Ток гудит – Молотьба Руки зудит! Молот – ба! Эй! На возах, на возах, бабы Эй! Круче! Кричит бригадирша ночная Кабы Ночью все с нами! — В обмот, в вымолот, сноп об сноп! В три молотильни – хлоп да хлоп! – Там в ночи, Скрипучи, Рыдваны слышны, звонко – Вон как! От Суры, от лога, без всякого бога. Чудно ехать ночью, много! Над гудящим током – Обилие света Бок с боком — С ночью, земля согрета – Работкой Заботкой. Эхх: в три вереницы снопы! Эх – рожью, да, рожью, чтоб ты – Богатая была наша доля, Наша колхозная воля! Эхх: дай, давай струн зерна Хлеба те – лепо! эх, струись В свете рож – бабы, что ж? – На току Молотьба Эх, такую Молодость ба! Ночью гудит Ток, как днём. Тысячи центнеров! Всё зудит – Эх, и ещё кутнём! И на целый километр, в ночь Едет, едет рожь – от неё прочь От пустоши, от Суры, от Девьего лога Едет, едет рожь – её много! – Тут в ночи Молотьба В руки чьи Молот – ба! Свет-то свет – От фонарей Вот так это – Круче грей! – Даёшь Стране богатую рожь! 14 XII 1931. Утро Доярки Ай, стада за рекой – за Сурой. Там травы на лугу Девий лог! Нас семнадцать доярок – урок Нам известный – чтоб пальцы свело! Мы жбанами, вёдрами взвон! На трёх лодках плывём по Суре — Ей, да песня, да песня, как стон — Только радостный стон, как в игре. Лейся в жбан и в ведро молоко, Бейся, жилка, – руками легко. Напрудим, напрудим, чтоб свело Пальцы рук на лугу Девий лог. Отдохнём, отдохнём у его коров. И вздохнём – и вздохнём: жить да жить. Наш колхоз-то не рай! – без листов Мы плывём по Суре – не дрожим. Не дрожи на вечерней заре Наш урок – наш удой – литров сто! Хорошо отвозить по Суре К нам в колхоз, к нам в колхоз, хоть бы что! Нас семнадцать доярок тугих, Здоровы и крепки мы доить. Утром лишь пропоют петухи Мы на лодках ужо плыть. И опять и опять по Суре — Ой, стада, за рекой, на логу! Веселея рукой на заре Наш урок – да сдавать – по лугу! Бронке в мороз Ланевая порода, Катишься по народу Яблочко костяное. Ярко мы с тобой двое. Чистимся мы в морозном, Крылья мы расправляем. Мозг мы свой расплавляем. Вороном средь стервозных Ланевая порода Льдовая с тем природа Козочка выгибная Любая, выходная. Марии – в мороз Зажги снега и раскали мороз, Франклинизуй туманный красный круг, И встань сквозь сон, и выступи сквозь роз, Пылающий и огненный мой друг. И встань, как враг, как поле после битв, И напрягись, упрямая, сквозь годы. Январь – зима, и надо ль полюбить Весну – тебя, сквозь лёд и огнь погоды. Природе в мороз Парк – парк и морг – морг В морозном гизе взвеселись в веселии И взбей в движении пронзающем гонг, Захохочи, январь развеселит. Белый бархат, крест круг И тусклый хриплый очень светильник Кооперируй отопление – друг Центральный и <нрзб.> холодильник Мороз Франклина диск, туман и мара Мороз, белеет нос и заревью пожара – Небо Не было Пожара – Франклина диск туман и маара А-х-хо=ллл-дно Эх, Моссельпром – судно. А на ВЦИКе флаг Ярок и млад. Ххо…ллл…дно И шуба, как редь – радно А в небе диск Франклина – и давно. Красноармейская – оборонная Ай да брат, гей, да гей, дагей! И среди суши и средь морей И там далеко, далеко, далеко И в выси опять глубоко, глубоко — Враг есть! Враг тут. За рабочего дела честь Силы растут. Ой ты да друг, да товарищ моряк Жизнь наша старая – мёртвый пустяк, Быт поветшавший – сгнивший костяк, В баре пивном толпа раскоряк. Гей, гей! Да эхх! Дружней! – За дело своих оборон, Вспугнуть ба белых ворон Братья крестьяне, колхозники вы явь Наша ты цепкая, цепкая новь Пешая, конница, овибрать Зыкни на запад: довольно врать! – Да вон Газов вонь Газовых волн страшные раны Не страшны. Мы оборонно браним Сильные земляне, в шлемах из кож Мира всемирных Советов даёшь! Голосом труб, и грубо и легко Песню последнюю смерти – ой! Гей, гей В яму и дохни скорей! Песня после Эххх, да как Чапаев утонул в Урале Многие глотки песни заорали. Многие, многие, белые – лужёные В бога, ах в господа, тихи все прожжённые. Что ж! утонул от свинца дырявый Жил с отвагою, погиб коряво. Что ж! тем более полки да Гей ж! эй рви с грудей батальона медаль! Но, но, но, но! Ттру, тпру <тпрушки> Груда пьяная в пирушке Цок, цок, цок! Поехали топиться Эхх, да на шею шашка не ложится! Белая да сдобная полковичья Пешая, не конная, от ней <нрзб.> Вот вам за Чапаева! – и с мужем пошутили Сначала бывали, а после в дых побили. Гей, не орава, – красная дивизия, Эй да как вправь стреллла, подивиться. Эхха! постреляла в село это, в белое. Эка – да как борются наши олелые! Ой, закупался Чапаев наш в Урале Эхх да и тело в <нрзб.> не забрали. 13/3 1932 О Чапаеве, начдиве Николаевской – красной Как он с Фурмановым Эй, товарищ Фурманов, что всё пишешь? Эй, товарищ Фурманов, что так дышишь? Ты не злись ка на меня на коммандера, Подтянись ка, подтянись для примера! Ты не жалься, ты не жалься часом, Фрунзе на меня. – У меня не уживёшься ты и дня! Эх, давай ка гульнём на врагов мы, Постреляем мы тогда по другому Ну а в битве, бывает, тоже всяко ж Ну герой ты герой, это як же! Только днями не пиши, не пиши ты! Сапоги же у тебя плохо сшиты. Вот, гляди, разуюсь, – во! портянки Из опойки сапог, иностранка! Эй товарищ, эй товарищ, комиссар наш — Нет тебя в политграмоте краше Эх, ты, Фурманов наш, <нрзб.> Больно хлипок в себе! от несчастья. Песнь о стройке Горел, шумел пожар московский… Горел, пылал асфальт московский – Эхх, сророру ты, сророру – ты, сророру ты, срору ты! Эхх, чень-брень, чень-брень, чень-брень – круто! Горел, пылал июль московский И поливали И в полный валик Фонограф грозный пел в эмали. Эй, охнем, ахнем, стукнем, брякнем. Эй, джжы – зы, джжы-зы, пилы крякнем Эхх, пел, кипел наш строй московский Эй, ухнем, ухнем, камень вдавим! Эй, камень, камень – город новый! Москва, Москва, Москва здорово! Октябрь, сам в явь входил Сад ударным гимном. Московская утренняя новая Широкие асфальты И – белые огни! А белое – как звал ты В гражданской трудодни? Всё бело, бело, бело – Денно, денно, деннно! То пятилетки дело Труда-борьбы вино! Садовая, Садовая — Ты содовой шипишь! То молодицы новой, и я! – Москвы – как кровь шипишь! Авто с мукою хлебной Мука, мука – а-ч а – аааа!!! Пилюлями целебными В рот катятся с утра-а! Всё белое, всё чистое Сверкает и горит Аристовая истого Москва старья горит. И планетарий плавает В белёсой тишине, А утро светлой лавою Кипит шипит во мне. Поют гудки, гудение Их ласково ворча И солнце в спуде метится С пять точек кипяча. Мы строимся, мы заримся

Конец ознакомительного фрагмента.