"Нет, – злорадно ответил я. – Гагарина больше нет".

"Как это??? – Я прямо так и представил, как он подпрыгнул и заорал. – Что ты с ним зделал???"

Ну надо же, портал со знаками препинания открылся.

"Переименовал в Акеллу".

"Фух поседеешь с тобой почему в акеллу то"

"Потому что хотел меня убить, но промахнулся".

"Убить он кажеться хотел меня вернее добить после тебя"

"Все равно промахнулся".

"Может тогда лутше кержаков"

"Кержаков, да будет тебе известно, – лучший бомбардир в истории российского футбола, и третий – в истории русского, это официальная статистика. То, что ему пару раз не повезло, – судьба такая. И растиражированный интернет-мем".

Я обиделся за кумира своего детства, мой отец, страстный фанат "Зенита", всегда пристально следил за судьбой любимого футболиста, и постоянно обсуждал со мной его успехи и неудачи и в испанской "Севилье", и в московском "Динамо", и в сборной, а уж когда тот вернулся в родной "Зенит", папиной радости не было предела. Они были даже немного знакомы, пересекались в каких-то компаниях. Злорадство россиян по поводу его промахов в 2012-м году у нас с папой вызывало недоумение, как будто все эти люди сами безупречные, что за радость – глумиться над чужими неудачами?

"Ладно ладно кержаков молодец акелла тоже молодец что промахнулся если бы не промахнулся ктобы его сегодня кормил"

Я не хотел кормить Акеллу. Точнее, не так. Я не хотел, чтобы его кормил не Ян. А еще точнее – не хотел, чтобы Ян не приходил. Вот вроде тот же смысл, как если сказать "хочу, чтобы он пришел", но первый вариант как-то лучше звучит, не так по-пидорски. А мне это после вчерашнего очень актуально. Я уже так привык к его ежедневному присутствию, что не представлял себе вечер без него. Ну покормлю я Акеллу, а кто мне будет над ухом зудеть, пока я очередной лэндинг рисую? Музыку слушать во время работы я не умею, она меня отвлекает, а болтовня вот почему-то наоборот помогает.

Болтал он обо всем на свете. В основном, приносил что-нибудь со своих лекций, они у него были в разы интереснее наших айтишных основ. Птица бананоед вовсе не ест бананы, а называется так из-за формы клюва. То, что уховертка залезает человеку в ухо и высасывает через него мозг, – миф. Кролики перестают размножаться, когда еды кругом становится слишком мало. А моллюски плохо размножаются в присутствии других моллюсков. Тут я прокомментировал, что их очень даже понимаю, еще не хватало, чтобы всякие там смотрели и не дай бог еще советы давали. Ученые втирали в глаза обезьянам жидкость с половых органов больных мужчин, а когда рассмотрели результат под микроскопом, выяснили, что больные клетки покрывают здоровые будто плащом, в честь чего их назвали хламидиями. Фигасе извращенцы эти ученые! Моногенеи – это черви, которые могут быть беременны червями, беременными другими червями, беременными следующими червями. Да уж, станешь тут извращенцами с таким материалом. Геведосе – это такие дети, которые рождаются девочками, а в двенадцать лет у них отрастают яйца и член. Дефицит чего-то там. Черт, если бы мне такие лекции читали, я бы с них не вылезал! Собственно, он и не вылезал, ни разу не замечал, чтобы он что-то прогулял.

– В целом, – однажды обобщил он, – биофак позволяет каждому найти себе занятие по душе. Если ты любишь, скажем, рисовать, или убивать животных, или ловить бабочек, или просто шляться по лесам и слушать птиц, ты можешь поступить на биофак и сублимировать там все четыре года совершенно легально.

Но дело ведь вовсе не в болтовне, кого я пытаюсь обмануть? Дело в том, где он и чем занят. Почему не рассказал об этом мне? И главное – с кем? В том, что у него нет парня, я был почти уверен, иначе он нашел бы занятие поинтереснее, чем каждый вечер развлекать нас с котом. Однако Игорь упоминал, что видел его с парнями раньше. И нет никакой гарантии, что в один прекрасный момент эти гипотетические парни не появятся снова. И почему-то я был уверен, что мне это не понравится. Конечно, теоретически я не хотел никаких физических контактов между нами, но на практике все было иначе. Например, вчера. Когда он поднялся, его так шатало, что мне страшно стало, пришлось придержать его за талию, пока до дивана тащил. Но даже через этот страх я чувствовал интимность своего прикосновения, все мое тело реагировало на эту близость, и я боролся с неуместными желаниями – прижать его к себе крепче или опустить руку чуть ниже на бедро. Я бы может так и сделал в других обстоятельствах, но именно в тот момент было вообще не до интимности.

– Может скорую вызвать? – предложил я, уложив его на диван и укрыв пледом.

– Пока не надо, – почти прошептал он. – Если только сознание потеряю или задыхаться начну.

– Еще и такое бывает? Как ты с этим живешь вообще? Ведь люди вокруг не знают, могут случайно как-нибудь спровоцировать.

– Ну я обычно контролирую в большинстве случаев. Сегодня просто тебя заслушался, все в красках представил, что ты рассказывал, и остановиться в нужный момент не смог, так и продолжил представлять то, что не надо было.

– И что теперь делать, когда ты уже не контролируешь? Скажи, я ведь никогда с этим не сталкивался.

– Ну… можешь обнять… – неуверенно проговорил он. – Иногда помогает.

Могу, говоришь? Ха! Да я мечтаю об этом уже который день! Я мечтал об этом и тогда, в десятом, и сейчас – с той самой нашей второй первой встречи. И то, что сейчас можно было совершенно официально его обнимать, прижимать, поглаживать по спине, успокаивая, – это было самым настоящим подарком. Спасибо за это неведомым тараканам. Сердце колотилось как бешеное, у него-то понятно – из-за приступа, а у меня чем объяснить? Он ведь тоже это чувствует, как и я его… Будем считать, что это я так за него испугался. Он затих в моих руках, совершенно невыносимо обдавая мою шею своим теплым дыханием. Если бы он был девчонкой, я бы его сейчас… Я бы чуть повернул голову, и я бы…

– Кажется, отпускает, – прошелестел он, и действительно я почувствовал, что жесткие, как будто сведенные судорогой мышцы спины начинают расслабляться. Ничего не знаю, что там у него отпускает, я не отпускаю, не так быстро.

– Слушай, – вдруг вспомнил я, – у меня пауки живут. Ну то есть встречаются иногда. Я их не убиваю. Ты ведь не всех насекомых боишься, я надеюсь?

– Не всех. Вообще никого больше не боюсь. К тому же пауки – не насекомые.

– Как это? – удивился я. – А кто тогда?