Тем временем Ксения и Анна подхватили меня под руки и повлекли за собой.

Мы пролетели пол-Невского (по дороге ведьмы выспрашивали меня о каких-то пустяках, я так же пустячно отвечала), свернули на другую улицу, и потом свернули ещё пару раз. В конце концов наш ход замедлился у некоего угрюмого с виду палаццо. Его первый этаж был облицован серыми, грубо обтёсанными камнями, а гранитные ступени вели к высоким дверям. Двери эти выглядели чудно: глубоко утопленные в тело здания, они были совершенно неприметны со стороны. Но при внимательном осмотре они оказались воплощением респектабельной классики — тяжёлые, дубовые, цвета старого янтаря, потемневшие от времени и петербургской непогоды. Витражная расстекловка была строга и в то же время изящна, массивные бронзовые ручки изображали бойких саламандр, навсегда застывших в стремлении вскарабкаться по вертикали. За стеклом маячила фигура — некто в фуражке и форме, похожей на адмиральскую.

На гладком фризе над дверьми блеснули тусклым золотом буквы: «Торговая галерея «Элизиум».

Честно говоря, я была немного разочарованна.

Магазин?..

Таинственное путешествие заканчивается в магазине?

Я только что была в одном из самых красивых магазинов города, меня трудно будет чем-либо удивить, да и вообще я не испытывала особой приязни к подобному времяпровождению. Дома, в Оленегорске, я заказывала одежду через Интернет, а раз в год мама брала меня с собой в Милан. Там, в центре города, в небольшом живописном переулке, в кривом домишке с облупившимися стенами уже лет триста располагалась «Модная лавка Боттичелли», владельцем которой был мамин знакомый гном. В лавке нас проводили в затемнённую демонстрационную комнату, усаживали в мягкие кресла, приносили чай или кока-колу со льдом, и пирожные для меня. Затем длиннобородый сеньор Боттичелли щёлкал пальцами, в центре комнаты возникала подсвеченная область, в которой и появлялись всевозможные наряды, вернее, их проекции. Магическое искусство хозяина лавки было столь велико, что любую вещь можно было взять в руки и даже померить. Мама выбирала понравившуюся ей одежду — как правило, скромно выглядящую, но безукоризненного покроя, а через пару недель в Оленегорск приходила посылка, в которой находились эти вещи, теперь уже в материальном воплощении.

Однажды и я соблазнилась хорошенькими туфельками — бледно-розовыми, расшитыми бисерными звёздочками, с маленькими жемчужными кисточками и с маленькими хрустальными каблучками. Под конец просмотра, когда мама уже всё выбрала, они внезапно возникли в столбе света и медленно закружились, показывая себя со всех сторон. Вид у них был совсем сказочный и совсем непрактичный.

— Мама, это же бальные туфельки принцессы! — сказала я, задрожав от восторга. — Я знаю, что в Оленегорске их носить негде, но можно мы их купим просто так? Я буду иногда доставать их из шкафа и ходить по дому. На Новый год или восьмого марта.

Сеньор Боттичелли поспешно выступил вперёд и объяснил, прижав руку к груди, что это не продаётся, это подарок для дочери его постоянной клиентки, и на туфельки принцессы наложено заклинание «всегда впору».

Мама подарок приняла, но почему-то с сердитым видом. Она отозвала хозяина в сторону и что-то ему выговаривала несколько минут. Сеньор Боттичелли пожимал плечами с независимым видом, и было видно, что он с мамой не согласен.

Тем не менее подарок был принят, и чудесные туфельки отправились в Оленегорск. И почему я оставила их в Оленегорске? Надо будет забрать из дома и продемонстрировать всем, кто недоволен моими тапочками. Вот надену первого сентября в институт, пусть все умрут от зависти… И вообще, скептически продолжала думать я, раз уж речь пойдёт всего-навсего об одежде… Неподалёку от того места, где мы встретились, располагался старый добрый «Гостиный Двор». Мы с мамой не являлись любительницами шопинга, но однажды зашли туда, как пони пробежали несколько раз по кругу и, как мне помнится, нашли то, что искали. Нам вовсе незачем было отправляться в поход — всё равно везде продаётся одно и то же.

Тем временем кто-то подтолкнул меня в спину.

«Не робей, Барашек!» — шепнули мне на ухо. Я фыркнула про себя — никто и не робел! — ухватилась за бронзовое тельце саламандры — металл оказался тёплым — и вошла внутрь.

Угрюмый дом оказался выдолбленным изнутри, как праздничная тыква.

Я остановилась и запрокинула голову.

Старые перекрытия были снесены напрочь, и продольный полупрозрачный купол крыши парил на немыслимой высоте. Хрустальные люстры из длиннейших, радужно сверкающих нитей спиральными каскадами ниспадали вниз, появляясь словно бы из ниоткуда. Прозрачные витые колонны, полые изнутри, оказались лифтовыми шахтами — в них плавно скользили кабины, и человеческие фигурки в кабинах были совсем как игрушечные. Несколько разноуровневых площадок с пальмами, агавами и прочими экзотическими растениями парили в светлом пространстве летучими островами — поддерживающие их конструкции были совсем незаметны. Наверное, так должны были выглядеть висячие сады Семирамиды.

Белоснежные ленты эскалаторов неспешно ползли вверх мимо лёгких многоярусных колоннад, доставляя души покупателей в Валгаллу или Тлалокан.

Наверное, больше всего меня покорила внешняя невесомость многотонных конструкций, благодаря которой эфир внутри серого дома приобретал черты фэнтезийной нереальности.

Пахло в «Элизиуме» восхитительно. Призраки лабданума, османтуса, ветивера, жасмина, сандала и прочих драгоценных субстанций витали вокруг, перевиваясь в единый аромат, неопознаваемый, но в то же время смутно знакомый, и от этого необыкновенно волнующий.

То же было и со звуками. Обрывки разнообразных мелодий, доносившихся со всех сторон, накладывались на морской шум людской речи, образуя музыку, каждая нота которой была безымянна и неповторима.

Я стояла, невольно улыбаясь, очарованная открывшимся передо мной видом.

— Ну что, нравится? — насмешливо спросила Ксения.

— Очень! Но почему я никогда не бывала здесь раньше? Если бы я проходила мимо, мне бы даже в голову не пришло… Этот дом такой… такой солидный снаружи… я бы подумала, что здесь банк или контора серьёзная.

— Господи! А где ты вообще была, кроме своей деревни? — с неожиданным возмущением сказала Геля. — В Русском музее и Кунсткамере? Для тебя институтские катакомбы — дом родной. А жизнь, — она обвела рукой перед собой, — настоящая жизнь, реальная, она совсем другая.

Я смущённо поёжилась. Где-то Геля была права, но я искренне считала, что институтские катакомбы — лучшее, что со мной случилось в жизни, и что поделать, если я уродилась такой, какая я есть?

— Каждому своё, — заметила примирительно Ксения, приобняв меня за плечи. — Зато Барашек у нас такой умненький-разумненький! Барашек будет хорошо учиться, а когда вырастет, то станет старшим библиотекарем и купит папе Карло новую куртку. А ты, ленивая Гелька, может и вообще диплома не получишь, если Мартин тебе не поможет.