И ложишься лишь с одним желанием – быстрее встать и продолжить то дело, от которого руки зудят. А когда просыпаешься, едва сунув в рот сэндвич и влив стакан овсяного молока (с недельной щетиной и футболкой в жирных пятнах) – начинаешь все по новой. Ты настолько много пишешь, что даже не можешь сосчитать, сколько страниц оттарабаниваешь за день. Только когда отдаешь готовый сценарий и видишь круглые глаза Чарли, заверяющей, что это лучшее, что она видела, что я написал это в рекордные сроки и тд и тд – то понимаешь, насколько ты гений.

До того момента есть только ты и сюжет.

И ничего больше.

Именно так я написал «Черное Окно», позволившее богам Голливудского Олимпа заметить меня уже в 27 лет (когда все мои ровесники, с которыми мы кончали вуз, не успели даже расплатиться с десятой частью своих ипотек) и протянуть руку, помогая подняться к ним, минуя множество ступенек, на которых чахнут и ссыхаются остальные.

И проблема шумов и света, на которые я злился в своем доме в Нью-Йорке – на деле лишь проблема отсутствия сюжета. Вернее, он есть, но ни он мне не нравится, ни я ему не нравлюсь, и когда мы пытаемся как-то скооперироваться – отношения выходят натянутыми и с каждым днем становится все хуже.

Я стираю написанного больше, чем оставляю.

И даже то, что я оставляю – ужасно. Настолько ужасно, что может оставить меня без денег и дела моей жизни.

Вот – почему я здесь.

Я настолько боюсь оказаться списанным материалом, что готов испробовать все, пока на то еще есть время. Может, пары океана вернут мне вдохновение, быть может, действительно этому поспособствует тишина городка.. может даже вечно серое небо и уныло-бесцветные серо-голубые тона домов, которые мы сейчас проезжаем и которые словно бы красились нарочно под один цвет.

Такое чувство, что из этого города выкачали все цвета, но потом сжалились, и вернули серо-блекло-грязно-голубой. И решили, что так сойдет.

Может, именно все это подарит мне вдохновение и долгожданный годный сценарий, за который подерутся Ворнер Бразерс и Юниверсал? Ну что-то же тянет всех этих творцов сюда на зиму, точно пчел на мед? Что-то заставляет их ежегодно уезжать отсюда с бестселлерами, раз за разом возглавляющими списки Форбс, или сценариями, по которым снимают фильмы знаменитые режиссеры? Что-то заставляет их разворачиваться тут так, что чертям тошно становится?

И ни одному человеку.

Этот городок известен на всю Америку своим «зимним богемным заездом». Если летом сюда приезжают отдохнуть известные актеры – то зимой тут работают те, по чьим сценарием ставят фильмы, в которых потом играют те самые актеры. Или пишут треки, которым эти актеры подпевают. Или рисуют картины, которые эти актеры покупают за бешеные суммы и вешают в центр главной гостиной, как главную гордость дома.

Я лишь хочу стать сначала тем, кто здесь работает зимой затем – чтобы однажды оказаться тем, кто может позволить себе иметь достаточно денег и времени, чтобы отдыхать здесь летом.

Это все, чего я хочу.

Ради этого я здесь.

М-м-м-м..

Я сжимаю зубы и крепче вцепляюсь пальцами в руль, заворачивая на очередном повороте, когда Гретта начинает мычать еще сильнее. Будто какая-та умственно отсталая. Альма уверяет, что последние месяцы я стал слишком дерганным и необоснованно придирчивым (быть может, это одна из причин, по которым она согласилась переехать сюда за зиму – может, думает, что отсутствие суеты большого города позволит мне прийти в себя, хотя мы прожили с ней достаточно лет, чтобы она понимала, что дело не в том, что есть – а в том, чего нет, черт возьми).

М-м-м-м-м!

– Дорогая – цежу сквозь зубы, глянув на дочь в зеркало салона – можешь, пожалуйста, перестать?

Гретта поднимает глаза и скучающе смотрит на меня, начав водить плечами из стороны в сторону (насколько позволяет ремень безопасности), имитируя волну, отчего у меня начинает кружится голова и появляется тошнота.

– Что перестать, пап?

– Мычать – вновь гляжу на нее, и эти колебания действительно поднимают к моему горлу завтрак – и качаться.

Она меня будто не слышит, и я взрываюсь, ударив рукой по рулю:

– Вот так вот качаться, мать твою, Гретта! Сядь, на хрен, спокойно и сиди смирно!

Гретта замирает, ошарашенно глядя на меня. Альма, недовольно вздохнув (сидя рядом со мной на пассажирском переднем сиденье), оборачивается назад и поправляет ей волосы, перегнувшись так, что ремень безопасности, должно быть, пережимает ей уже все органы:

– Не обижайся на папу, милая. Просто он очень устал и нам всем хочется поскорее приехать. Но мы уже скоро будем дома.

– Дом остался в Нью-Йорке – скептично замечает она.