Шрифт:
— Как, Андреич, жинку-то уговорил?
— И жинку уговорил, и старшая дочка пришла, и младшая пришла бы, да годами не вышла…
— …А потому не управляется, что ростом он мал, тиски ему по грудь: как напильником работать, руки устают…
— …Спрашиваю сегодня у лавочника, что на углу Никольской: "Ну как? Пойдешь?.." — "А ну вас, говорит, с вашими выборами!.." А я ему говорю: "Это, говорю, ваши выборы, а не наши…"
— Он бы, брат, пошел, да боится, что морду набьем. И главное, не ошибся…
— Хорошо бы Скутарева или Гиммера сюда — побеседовали бы!..
— Им сюда ни к чему, у них участок свой… Подъедут это в колясочке, бросят квиточки за самих себя — и дело с концом…
— Им пешком нельзя: брюхо поотростили…
Присматриваясь к толпе, Лена замечала, как в том или ином месте вспыхивали летучие митинги, — доносился голос оратора, — но когда милиционер направлял туда свою лошадь, митинг быстро рассеивался, и нельзя было определить, кто говорил. Лена вспомнила пункт инструкции, запрещающий предвыборную агитацию перед избирательным участком.
— Идут, идут!.. Мукомолы идут!.. — загудели в толпе.
Из-за гребня улицы на горе показалась голова колонны, ветер раздувал юбки и фартуки. Головы людей на площади повернулись в ту сторону. Колонна — человек в двести — перевалила через гребень и быстро спускалась к площади.
— Что-то маловато их…
— Разве их вытащишь, хлебосеев! У них каждый за себя, а один за всех…
— Кто там заправляет ими?
— Об этом, брат, вслух не говорят по нонешним временам…
Лена краем площади пробралась к улице, где маячили милицейские околыши.
— В очередь, в очередь, барышня!..
Лена предъявила удостоверение.
XXXVII
— Я, кажется, опоздала?
— Ничего…
Хлопушкина в серой вязаной кофточке, с гладко зачесанными светлыми негустыми волосами сидела за столиком перед урной. Лена прошла за невысокий, пахнущим смолою барьер и сняла жакетку. Окна выходили во двор; они были открыты; виднелся похожий на виселицу снаряд для гимнастических упражнений; с площади доносился гул толпы.
Баллотировка уже началась. Сутулый бритый старик в кепке и потертом пиджаке, из растопыренных карманов которого торчали клещи и еще какие-то инструменты, опустил записку и вышел, волоча ноги. На его месте стоял худощавый рабочий с кривой шеей, — одно плечо у него было выше другого.
— Отчество? — спрашивала Хлопушкина.
Лицо его мучительно искривилось.
— Анем… п… подистович, — сказал он, сильно заикаясь.
Лена вдруг вспомнила, что так же заикался безногий отец Хлопушкиной, и испуганно посмотрела на нее, но аккуратное и миловидное лицо Хлопушкиной было сухо и строго.
— Пройдите к тому столу, там напишете…
— Давай, я буду проверять по спискам и отмечать, а ты опрашивать, — сказала Лена.
— Все равно…
Рабочего с кривой шеей сменила молодая работница, работницу — русый паренек в футбольных бутсах. Лена пытливо присматривалась к каждому голосующему, стараясь по лицам определить, за кого они могут голосовать. Но лица одних были сурово замкнуты, у других — несколько сконфуженные.
— Наболдин Иван Яковлев… Выемочная, восемнадцать…
Перед Хлопушкиной стоял широкоплечий, с лицом, заросшим угольными волосами, пожилой рабочий, выложив на перила громадные черные руки, зажав под мышкой фуражку.
Лена провела пальцем по списку.
— Странно… Все совпадает, а в адресе путаница… двадцать восемь, а не восемнадцать?
— Как же двадцать восемь, барышня, когда восемнадцать, — глухо, как из бочки, возразил рабочий.
— Почему же вы заблаговременно не справились со списком избирателей? — укоризненно сказала Хлопушкина.
— А когда же нам время на списки глядеть? Я в денной смене работаю, нам в списки ваши глядеть некогда… Да мы тут одни Наболдины на всю слободу, спросите, кого хотите. Кузнец Наболдин… Иван Яковлевич, — мрачно бубнил он.
— Хорошо, получите бланк… — По лицу Хлопушкиной чуть пробежала улыбка. — Проставлять только помер, вы знаете?
— Да уж не спутаю, будьте спокойны, барышня…
— Я не барышня, — покраснев, сказала Хлопушкина.
— Ну, гражданка…
Кузнец отошел к столу, внимательно осмотрел перо, почистил его о свои угольные волосы, снова осмотрел, потом, покосившись на Хлопушкину и Лену, отгородился от них могучей спиной и проставил цифру.
— Ну, дай бог на счастье… — Кузнец громадными черными пальцами старательно запихнул сложенную вчетверо записку в ящик и одним глазом заглянул в щелку. — Не видать, — сказал он с широкой улыбкой, надевая фуражку. — До свиданьица!..