Последнее прозвучало себе под нос, но явно так, чтобы до его ушей тоже долетело.

– Если вдруг что – я и сам разберусь, Антонина Васильевна, - отозвался Малич оставляя ведро у двери в сарай. – А вы бы все же ветеринара поискали, давно вам говорю.

– Мне-то зачем ветеринар? Что я с ним делать буду? А ты еще и поджениться можешь, чтобы старость было с кем встречать, - умильно улыбнулась ему старушка. 

– Ветеринар пригодится вашему кошачьему братству, коль вы удумали им озаботиться, - терпеливо пояснил Андрей Никитич. – А вот моя личная жизнь уж точно вас не касается.

– Как же это не касается?! – опешила Антонина Васильевна, будто бы услышала величайшую глупость на свете. – Думаешь, я не вижу, что делается? Думаешь, сердца у меня нет? Не болит оно за тебя? Я ж тебя, Никитич, с вот такого знаю! – рубанула она рукой пониже талии. – На глазах рос! На глазах жил! Томку хоронил, дочек на ноги ставил! Конечно, касается! Хоть и не сын ты мне, а люблю как родного! 

– Антонина Васильевна, занимайтесь кошками и берегите свое сердце, - проговорил Малич и сделал шаг от сарая с намерением добраться, наконец, до дома.

– А как его беречь, если я вижу, как ты самого себя гробишь, да еще и девок своих под монастырь подвести норовишь, а?

– Я не собираюсь продолжать с вами этот разговор, - жестко сказал Андрей Никитич. – Повторяю еще раз, моя жизнь – это моя жизнь. Отчитываться ни перед вами, ни перед кем-либо еще – я не собираюсь. И не вздумайте с подобными разговорами лезть к Стефании.

– Да кто к ней лезет! Нужна больно! – фыркнула баба Тоня. – Знаем мы таких, все равно слушать не станет. Люди говорят, она своего мужика, что до тебя был, на тот свет отправила. Конечно! Небось и машину он ей купил, и всю ее наружность оплатил – там же операция на операции. А как не нужен стал – так и избавилась. За тебя, дурака, взялась! Ты, поди, в беспамятстве был, Андрей Никитич, когда с этой профурсеткой бесстыжей связался! Это ж где это видано такое, а? Чтобы молодая баба с мужиком, который ей в отцы годится, за просто так жила! Думаешь, по большой любви? Уши развесил и веришь? Вот помяни мое слово, не просто так она у тебя поселилася! 

На короткий миг Малич завис, чтобы совладать с собой. Орать на женщину, которая и вправду годилась ему в матери – Заратустра не позволял, как говорится. И потому спустя пару-тройку мгновений, за которые иные могли бы сосчитать до двадцати, сказал исключительно серьезно:

– Антонина Васильевна! Кто что развесил и у кого какая любовь – вот совсем не ваше дело. И учтите на будущее: об этом я говорю с вами в первый и последний раз. То, что мы живем с вами в одном доме – не дает вам ни малейшего права вмешиваться ни в мою жизнь, ни в жизнь моих дочерей, ни уж тем более в жизнь тех, кто живет со мной рядом.

– А если она завтра квартиру твою оттяпает? – продолжала сыпать допущениями баба Тоня, вовсе не смущаясь его строгой отповеди. – У тебя же трешка, Андрей Никитич! Такой кусок лакомый! Десять минут до моря! Исторический памятник! Да и вообще – жилплощадь на дороге-то не валяется! Опоит она тебя чем, окрутит, и все на нее перепишешь сдуру. Или думаешь, дочки замуж повыходят – и не страшно. Ну ладно Женьку за олигарха пристроил. Ну так сегодня олигарх есть, а завтра нету, и куда ей возвращаться? А про Юльку вообще молчу! Оставит твоя прошмондовка ее без жилья! Как пить дать – оставит!

Под конец Антонина Васильевна перешла на противный старушечий визг, напоминающий сцену из какого-нибудь артхаусного фильма, который усугубился звуком откуда-то сверху, с третьего этажа. Аккурат из окна резиденции Маличей, открытого теперь настежь. И следом из этого самого окна наполовину высунулась скроенная пластическими хирургами за Панкратовские деньги ладная фигурка представительницы бомонда, ведьмы и искусительницы, а еще опоительницы и отравительницы Стефании Адамовой. Она, широко улыбаясь, вытянула перед собой руку раскрытой ладонью вверх. А потом прозвучал ее глубокий, хорошо поставленный голос:

– Антонина Васильна! Дождь вот-вот начнется. Отпустите, пожалуйста, Андрюшу домой! А то тут мои родственники пришли знакомиться, мы как раз его квартиру делим. Никак не можем найти документы, чтобы посмотреть, какой тут метраж.

В ответ на такую «просьбу» баба Тоня не нашла ничего более разумного, чем едва слышно булькнуть и, задрав голову, во все глаза уставиться на Стешу. Чем и воспользовался Андрей Никитич, чтобы улепетнуть от вездесущей соседки и явиться пред ясны очи своей новообретенной второй половины с незамысловатым букетом в руках и улыбкой на губах.

– И что это была за выходка? – спросил он Стешу. Она же, пряча нос в оранжевых «ромашках», смешно подкатила темные и счастливые глаза.

– Ну да, немножко перегнула. Исправлять, уж прости, не буду. Меня предадут анафеме? 

– Сожгут на костре, как всякую порядочную ведьму, - усмехнулся Андрей и чмокнул ее в щеку. – Родственники правда здесь или это тоже было для образа?

– Правда, - Стеша прижалась к нему этой самой поцелованной щекой, чтобы продлить касание. – Пришли оказывать гуманитарную помощь пострадавшим. Пока что я их утихомирила, но не знаю, как дальше пойдет. Если приедут еще и мои родители с воспитательными мерами, ей-богу, сварю какого-нибудь зелья и оболью двор по периметру, чтоб нас не трогали.