Шрифт:
Припев. Мёртвый плющ. Не буду. Не заплачу.
Ничего не значит.
Перевод мой. Ставлю также Вас в известность, что аналогич-ные послания получили: В. Маяковский и Махатма Баркуджававозневтусветклюеблоксейфульмулючингизискандер-бей. Г. Гейне отдельно.
Дела мои идут отлично, если Вас это интересует. Я счастлив. Хотя бы тем, что нахожусь не в Германии. Как и Вы, извините...
22 мая Магриб. Ваш безымянный поклонник ОДИН.
15. Г-НУ Г. ГЕЙНЕ В СОБСТВЕННЫЕ РУКИ.
Хочу спросить Вас, г. Г. Гейне: ДОКОЛЕ!? Ведь Вы, всё-таки, тоже уже не в Германии!
22 мая Магриб.
Искренне любящий и почитывающий Вас.
16. В. А. БУРЛЮКУ В ЗДОЙМЫ.
В продолжение к моему предыдущему посланию тебе. Переварив позавчерашний обед с психоаналитиком, который он всё же выставил, чтобы вернее погубить меня. Ты просто ревнуешь свою барышню, Володинька. Ибо, когда ты уходишь домой от неё, то уже по пути воображаешь, что она запустила к себе другого соседа. А то и направилась за тем же на скотный двор. Вот поэтому ты, я уверен, задумал перевезти барышню в СВОЙ дом. А СВОЕГО-ТО дома у тебя и нет. Что делать? Ну, не дом же для этого покупать... А ты приучи её любить не соседей, и даже не тебя, а самоё себя! Вот выход, проверенный мною неоднократно, проверяемый и сейчас. Интеллигентные дамы и без нас его находят. Но твоя буколическая барышня - дело иное, тут нужно вмешаться. Пусть огород твой принесёт подлинную пользу тебе. И ей. То есть, выращивать надо только морковку.
Но пусть барышня как следует чистит и моет этот полезный овощ, чтобы не было у неё заноз, а у тебя потом - грибка. Морковка - любезное дело, ей можно придавать любую форму, по вкусу. Можно ублажить её, морковку, специями, а если останется слишком суха - впрыснуть в неё смесь масла и вина. Кроме того, морковка хороша тем, что вводится с усилиями лишь в одну сторону, вперёд, а назад её вытаскивать не надо, она выскакивает сама, если держать её за верный конец. Таким образом, вытащить её придётся только один раз, и только тебе, но не барышне: из грядки, загодя. Ты сделаешь прекрасный подарок подруге, а затрат никаких. И ревности твоей - как не бывало, верь. К чему же, к морковке, что ли? К своему же подарку? Не смеши.
Когда морковка приходит в негодность, её легко заменить новой, а старую выбрасывать не надо, сгодится в суп.
Научи также подругу древнему приёму одиноких, и потому - изобретательных людей... Обвязывать себя подмышками, по животу вокруг талии, и по разделительной линии, предусмотренной природой на тот случай, если простая неделимая барышня всё же посложнеет, пройдя высшую школу в городе, шнурком. Шнурок должен быть гладким и достаточно широким. Обвязывать следует плотно, тогда это действительно напоминает тесное объятие. В сочетании с морковкой это даст ей всё желаемое. И главное - последующий покой. Тебе.
Конечно, поскольку барышня твоя из оседлых туземных кельтов, то есть - ей далеко ещё до развитых городских кочевниц, ты рискуешь быть поначалу непонятым. Но тебе не привыкать, ведь и живопись твою пока не понимают. Терпение и труд. В наш век самых жутких кровосмешений, кастовые преграды - что за препятствие для упорного естествоиспытателя!
Не обижайся, я шучу глупо, потому что преисполнен отвращения... к науке и искусствам. А письма пишу по утрам, когда отвращение по понятным причинам распространяется и на всё другое. Что, кстати, нового тут в живописи? Ничего. И здесь тот же Глазунов жалуется на того же Шилова, и оба вывешивают свои мультфильмы сериями. Был в музее Дали. И даже там видел мышку на ковре.
Про верёвку же - я знаю, что говорю. Её же потом можно мылом намазать, и...
23 мая Мадрид. О.
17. А. П. ДРУЖИНИНУ В МОСКВУ.
Дорогой Сашук!
Читал тут лекцию твой приятель Солоухин. В ней он сравнил себя с плотом деревянным, который плывёт хоть и по течению всегда, но всё же по фарватеру. Этим он отвечал на запрос из публики: нужны ли у нас перемены, а если нужны, то почему он за них не борется. Затем приятель твой привёл пример обратного. Некий другой писатель решил писать заведомо в стол. Для чего сказался отсутствующим в Москве и на звонки не отвечал. Жена его всем сообщала, что писатель в отъезде. Потому один из звонивших оставил свой телефон, дабы писатель, когда вернётся в Москву, позвонил: де, очень важно. Ну, раз важно, писатель назавтра же сказался приехавшим и позвонил по оставленному номеру. Оказалось, что он звонит Сталину. И что это Сталин звонил намедни с делом очень важным: приглашал к себе. Конфуз. С тех пор, сказал Слоноухин, тот писатель никогда не сказывается, да и не бывает в отъезде.
Хотел тут и я вопрос задать: неужто даже теперь не бывает, когда по меньшей мере один из тех двоих помер? И дальше я хотел спросить: чего ж это вы, писатель Многоухин, шляетесь в таком случае по миру, ежели в Москве такие дела? А вдруг - звонок? Хотел я так спросить, но спросил: где тут у вас выход, господа.
Вспомни, Сашук, я тебе всегда советовал подбирать приятелей со вкусом построже.
Между тем не приятелю, а другу твоему, пусть и сомнительному, - мне выпало такое, что вчера утром, проснувшись всё на той же сиротской постельке своей, а точней: очнувшись, я покаялся. В отличие от того мелкого писателя-преступника - бескорыстно. Ни о какой выгоде я не думал, а снился мне всю ночь сон ужасный, будто сижу я на лекции в Прадо, или в Пушкинском музее, не узнал, на балконе. А он, проклятый, сильно наклонён в сторону партера, так что кресла там тоже с наклоном и скользкие, падлы. Кроме того, на лобном том месте нет перил, или другого заметного барьера, так что если съедешь - то и ядранёшься с высот в зал, придавив внизу кого-нибудь из буржуйчиков в кудрях бараньих. Всю эту ночь я учился сидеть на этом пыталище, но так и не научился. Однако же и не упал. Ибо так решил Господь для вящей Славы Своей. Чтобы я ночью не разбился, а смог бы наутро раскаяться.
Утром же все мышцы мои оказались сотворёнными не из глины, не из ничего, а из говна. И пот из него же. И у меня не осталось сомнений: я должен покаяться.
Итак, я стал горестно каяться, покачиваясь на постели, как это делают лукавые иудеи на молитве - но искренне, в отличие от них. И стал трактовать свои сны, как это делали их предки, но не выдавая их за пророчества всему человечеству, а принимая только на свой счёт. В это время Дж. Т. подымался по лестнице в мою каморку и раздумывал над тем, как бы ему начать свою омерзительно пошлую речь, чтобы она пошлой не выглядела. Не додумав как следует, но уже войдя, он и выпалил: "Не находишь ли, дражайший кум, что пора того... завязывать, ибо..."