Несколько раз моргнув (голова раскалывается!) и лязгнув оковами правой руки, я издал какой-то неопределенный стон. Пока еще я не вполне понимал, где нахожусь и что значит мое состояние.

— Я все жду, когда ты очухаешься, легавый.

Обритый затылок обернулся, и я увидел широкую харю латинской наружности. Кривая улыбка выдала золотые зубы, соседствующие с парой нормальных. Узкие злобные глазки. Щеки покрывала черная щетина. На груди болталась широкая цепь. Толстое предплечье украшала татуировка. Когда видишь такого, можешь обойтись и без социальной шкалы, чтобы распознать убежденный криминальный элемент.

— Тебя можно упечь за решетку за одну лишь рожу, — охрипшим голосом прошептал я.

В конце концов, вряд ли еще какие-то слова смогут мне навредить.

— Хм, — харя улыбнулась еще шире, и проникновенно прошептала: — Я с удовольствием послушаю все, что ты захочешь мне сказать, коп. У меня для этого будет полно времени.

Шагнув ко мне, он крепко взял меня своими мясистыми пальцами за подбородок. Я ощутил тяжелое табачное дыхание, и харя этого громилы заслонила весь мой кругозор. Левый глаз мордоворота заменял дешевый имплантат — еще один штрих к без того красноречивому портрету.

— Во время рейда прикончили моего брата, — поведал мне мордоворот. — Вы, свиньи, пристрелили, как дворового пса, даже не спросив, кто он и откуда.

Глядя на него, пытался вспомнить похожее рыло по ту сторону прицела. Напрасно, конечно. Они для меня все на одно лицо. Может, я и проделал в похожей харе лишнее отверстие после того, как накачанный анаболиками нигилист направил на меня свой ствол. Чего он ждет, что я в этом раскаюсь?

— Это был другой рейд, несколько лет назад, — продолжил он, развеяв мои сомнения. — Но какая разница? Вы легавые, все одинаковые. Все это время я терпеливо ждал, пока мне представится шанс расквитаться с вами. И вот, наконец, Бог услышал мою молитву.

К концу этой реплики, наполненной хорошо выдержанной ненавистью, сознание вернулось ко мне в достаточной степени, чтобы трезво оценить свое положение.

Итак, моя идиотская эскапада закончилась тем, чем должна была закончиться — я попал в лапы к отъявленным отморозкам, которые грезят желанием прикончить копа самым медленным и мучительным способом. В среде людей, населяющих темные недра фавел, такой поступок считается не преступлением, а доблестью.

Скорее всего, меня затащили куда-то в глубины катакомб, далеко от места проведения операции. И отсюда мне живым не выйти.

Мои пленители вряд ли окажутся настолько глупы, что попытаются требовать за меня выкуп. Всем давно известно, что власти никогда и ни за кого не выплачивает выкупов — переговоры ведутся ровно столько, сколько требуется для подготовки спасательной операции.

А значит, скорее всего, я покойник. Впрочем, это не мешает мне нагло заявить:

— Ты крупно влип, мужик. Ты это понимаешь?

Голос у меня оказался охрипшим, будто спросонья. Харя скривилась в ухмылке, продемонстрировав, что передо мной тертый калач и ему прекрасно известен расклад.

Это явно не человек из «Справедливого джихада». Обыкновенный громила, за которым наверняка тянется след из нескольких тяжких преступлений.

— Ты, наверное, думаешь, что я убью тебя, да? Надеешься, ты просто скончаешься здесь, эдакий герой — полицейский, с чувством выполненного долга, чтобы девки приходили и плакали перед мраморной плитой с твоей смазливой мордашкой? Хер там.

Толстые пальцы потянулись за папиросой. Колесико газовой зажигалки зашуршало, и в нескольких сантиметрах от моего лица сноп синего пламени объял дешевую бумагу, набитую табаком. В мои ноздри вольготно вошел удушающий дым.

— В твоей гребаной смерти я не вижу никакой пользы и справедливости. Вот мой брательник ничего такого не имел: ни оркестра, ни салюта, ни пышных речей, ни флага на гробу. Его сожгли, как какие-то сраные дрова. И никто, кроме нашей madre, не пролил ни слезинки.

Наверное, мне стоило бы проявить сочувствие. Сказать, что мне искренне жаль его брата, и что я никак не связан с его смертью. Что я просто делаю свою работу. Но в единственном живому глазу этого ублюдка я ясно видел бессмысленность любых просьб и уговор. Лучше уж не унижаться.

— Так что нет, не надейся, я не убью тебя, — продолжил громила, пустив мне в лицо струйку дыма. — Я заставлю тебя страдать. Ты будешь умолять о смерти. Желать ее, как ты не желал ни одной бабы в своей херовой жизни. Поверь мне, я знаю, как это сделать. Вы хорошо умеете бить по почкам, не оставляя следов, но вы ни черта не смыслите в том, как причинить настоящую боль.

Он вперился в меня взглядом. Ждал, когда в моих глазах появится страх, когда я пойму, что за его словами стоят не пустые угрозы, а искренние обещания. Он знал, наверное, по собственному опыту, какой животный страх испытывает человек, сознавая свою беззащитность и бессилие предпринять что-либо против тех, кто собирается жестоко его пытать.