И не успел Цекке и его слуга помешать этому, ангел остался без руки. Фон Цекке взвизгнул, как будто ощутив боль от ампутации. Лакей Реймерс хочет броситься на Пагеля, но тот, несмотря на недоедание, все еще крепкий малый. Одной рукой он отстраняет лакея, в другой держит ампутированную руку с розеткой подсвечника.

— Эту грубую подделку я сохраню на память о тебе, старый друг Цекке, говорит с удовлетворением Вольфганг. — До свидания, желаю тебе хорошего аппетита к обеду.

Пагель уходит, веселый и довольный, потому что, если фон Цекке и порадуется, что не дал ему денег, он тут же вспомнит о руке своего ангела, лежащей у Пагеля в кармане. И огорчение перевесит.

Пагель без помехи доходит до ворот виллы Цекке. Когда он открывает калитку, перед нею стоит девушка, девушка с рвущимся на поводке фоксом. Лицо у нее очень красное.

— Бог мой, вы все еще тут, фройляйн? — ужаснулся он. — Я о вас и думать забыл.

— Послушайте! — говорит она; как видно, ожидание под палящим солнцем ничуть не остудило ее гнев. — Послушайте! — говорит она и протягивает ему кредитки. — Если вы думаете, что я такая, благодарю… и ну вас к черту! Возьмите ваши деньги!

— И к тому же еще такая малость! — говорит Пагель беспечно. — Вы на них не купите себе даже пары шелковых чулок… Нет, — добавляет он поспешно, я вас больше не стану морочить, выслушайте меня, я даже хотел с вами посоветоваться…

Она стоит у ворот и смотрит на него, в одной руке зажаты бумажки, другою держит на поводке лающего фокстерьера. Она вконец смущена его изменившимся тоном.

— Послушайте!.. — говорит она еще раз, но в голосе ее звучит лишь тень угрозы.

— Пройдемся немного? — предлагает Пагель. — Ну вот! Не стройте из себя дурочку, дойдем вместе до угла, Лина, Трина, Стина. Я же ничего вам не сделаю здесь на улице, я все-таки не сумасшедший…

— Мне некогда, — говорит она. — Я уже давно должна была быть дома. Наша барыня…

— Вы расскажете барыне, что Шкалик вырвался, а теперь извольте слушать. Я был сейчас тут в этой вилле у важного господина, моего школьного товарища, хотел призанять у него денег…

— А сами суете деньги за ошейник моей…

— Не стройте из себя дуреху, Мици!

— Лизбет!

— Послушайте, Лизбет! Я, конечно, ничего не получил — потому что вы стояли с моими деньгами у ворот! Деньги нипочем не получишь, покуда у тебя хоть что-то есть, потому я и засунул их за ошейник вашей собаки. Понятно?..

Но до девушки это не сразу дошло.

— Значит, вы не бегали за мной целую неделю и не воткнули заодно письма? Я думала, собака его потеряла…

— Нет, нет, Лизбет, — довольно дерзко усмехнулся Пагель, но на душе у него невесело. — Никакого письма не было… и я за свои деньги вовсе не собирался купить вашу невинность. А вопрос я вам хотел задать такой: что мне теперь делать? Нет ни пфеннига. Конура близ Александерплац, и за нее не плачено хозяйке. Моя крошка сидит там заложницей, и на ней ничего, только мое летнее пальто. Вещи я все продал, чтобы приехать сюда.

— Нет, серьезно? — спрашивает девушка Лизбет. — Вы не выдумываете?

— Не выдумываю! Серьезно!

Она смотрит на него. Она производит впечатление чего-то свежевымытого, чистенького, несмотря на жару. От нее чуть пахнет мылом. Пожалуй, она не так уж молода, как он сперва подумал, и у нее очень энергичный подбородок.

Теперь она знает, что Пагель в самом деле не шутит. Она смотрит на него, потом на деньги в своей руке.

«Вернет она мне их? — раздумывает он. — Придется тогда отправиться к Петеру и что-нибудь предпринять. Но что, я, право, не знаю. Все опротивело. Нет, пускай скажет, что мне теперь делать…»

Она разгладила кредитки и сунула в карман.

— Так, — говорит она, — а теперь вы прежде всего пойдете за мной. Мне давно пора быть дома, а вам, как я погляжу, не помешало бы скушать обед у нас на кухне. Вы, как я погляжу, совсем желтый, бледный. Кухарка ничего не скажет, барыня тоже не будет против. И подумать только! Ваша подруга сидит в вашем летнем пальто в этой конуре, и хозяйка, верно, жить ей не дает, и в желудке пусто… а он сует собаке деньги за ошейник и готов крутить новый роман… Ну и подлый вы народ, мужчины!