Расскажу еще, что у Ушакова один раз было предложение, от которого трудно было отказаться. Он по поручению Семенихина участвовал в создании Информационно – вычислительного центра ЦК КПСС.

Главным конструктором был сам Семенихин, а ведущими по подсистемам были академики Глушков, Гермоген Поспелов и … сам Ушаков. После полугода ежедневной и напряженной совместной работы директор центра Ильин предложил Ушакову перейти к нему в замы.

При этом упор делался на материальное обеспечение: цековская квартира в «Царском селе», госмашина по вызову в любое время дня и ночи (что было важным для Ушакова – он не водил, и машины у него не было), ежегодное санаторное обеспечение (Форос и т. д.) всем членам семьи… Зарплата – 300 руб.

«Я сказал, что при моих докторских 500 плюс полставки на Физтехе 250 плюс квартальные премии до 30–40 % у меня выходит под тысячу. На это мне Ильин, буквально заржав, сказал, что я не умею считать деньги: за 60 рублей «кремлевский паек» по ценам чуть ли не 1924 года способен обеспечить семью и всех ближних родственников продуктами на месяц, а в четвертой секции ГУМа можно на рубли покупать по ценам валютного магазина любые вещи. С учетом дешевой 100-метровой квартиры, машины и санатория все это подкатывалось к двум с половиной тысячам рублей!

Но меня пугала номенклатурная должность: высоко сидишь – низко падать. Нажим был сильный, но я сказал Ильину, что мне нужно посоветоваться с Семенихиным. Владимир Сергеевич сказал: «Не для тебя эта работа. Молчать ты не умеешь. Галстук носить не любишь. Придется и друзей пересмотреть. Среди твоих друзей много евреев? Да? Так забудь о них. Но главное – ты там не удержишься из – за своего характера: не умеешь ты не говорить правду».

Как не послушать совета, который почти совпадает с твоим собственным мнением. Я отказался».

С друзьями и аспирантами – евреями у Ушакова была богатая история, когда их принимали к нему на работу в НИИ АА и в ВЦ АН только после того, как он угрожал, что иначе уйдет сам.

Случай с Щаранским был полегче. Тот был студентом у него на базовой физтеховской кафедре в НИИ АА. Ушаков, поговорив с ним, понял, что лучше, если Щаранский в НИИ АА диплом писать не будет. С трудом его удалось устроить на диплом в Институт проблем управления, в команду Арлазорова, готовящую программы для ЭВМ к чемпионату мира по шахматам среди машин. Щаранский блестяще написал подпрограмму для ладейного эндшпиля в качестве дипломной работы, оставаясь на кафедре Ушакова. ЭВМ чемпионат мира выиграла. Но партию с КГБ Щаранский проиграл – там играли в другие шахматы. Через пару лет его обвинили в госизмене – он оформлял анкеты евреям, желающим выехать в Израиль, а некоторые из них указывали свои рабочие телефоны в ящиках. Если бы он был допущен к работам в НИИ АА, то «так скоро» – через семь лет – его бы из лагеря строгого режима не выпустили.

Был у Ушакова и любимый аспирант – антисемит. В МАИ над их группой шефствовал старшекурсник Пурыжинский. Несмотря на красный диплом, в аспирантуру его не взяли, и Ушаков писал у него диплом в ОКБ Лавочкина. Потом они встретились в НИИ-17. Пурыжинский вводил его в технику самолетных бортовых РЛС, которые разрабатывал НИИ. А Ушаков его – в теорию надежности, которой тот заинтересовался. После скорой защиты Ушакова, Пурыжинский попросился к нему в аспирантуру. Он был женат и имел детей. Диссертацию он писал, продолжая рожать детей. Когда диссертация была закончена, в ней было четыре главы, а у Пурыжинского – четыре ребенка. Ушаков бывал у него в гостях и непременно с чаем сервировался детский концерт – старшая шести лет аккомпанировала, второй пел «Интелнационал», третья, крохотная, танцевала, держа одной рукой кончик юбочки, четвертый еще не сходил с маминых рук, но уже аплодировал.

«Провожая меня однажды после домашнего концерта, Володя вдруг сделал странное признание: «Знаешь, Игорь, а я ведь страшный антисемит!» У меня, как говорится, челюсть отпала – что может быть омерзительнее еврея – антисемита? И вдруг Володя, породистый еврей – брюнет с ярко голубыми глазами, с вечно доброй ироничной улыбкой на лице, а к тому же страшно остроумный (чем – то похожий на героя нашего отрочества – Остапа Бендера), Володя, которого я любил буквально как старшего брата … Наверное, увидя мою растерянность, он, со своей обычной иронической улыбкой продолжил:

«Ну, разве мог нормальный еврей наплодить четырех детишек, зная, какая им предстоит жизнь?»

Этот эпизод является в некотором роде возвращением из клоаки ВАКа и академических высот на бренную киевскую землю.

Магазин «Чай» на ул. Кирова

К Новому году я приехал из Москвы с гостинцами: ананасом, недосvтупным в Киеве, мандаринами – которые у нас нужно было «доставать», ну и привычными уже дефицитами – кофе в зернах и индийским чаем. Если последние, как правило, бывали в чайном доме на ул. Кирова (теперь опять Мясницкой), то первые удалось случайно поймать в ГУМе – там на первом этаже был гастроном. Дефицитов с каждым годом становилось больше, и я помню, как пару лет случалось привозить из Москвы картошку, пока я не поставил на балконе ящик для нее с обогревом в виде лампочки накаливания. Тут же картошка появилась в магазинах.

В отделе начиналось бурление относительно «Звезд» – еще не было ясно, как строить мост – вдоль реки или поперек. Мы занимались «Ритмом», и к нам пока претензий не было, но и мы начали готовить ТЗ на разработку процессоров БПФ. Где – то на февраль запланировали НТС отдела, на котором должны были решить, как строить «Звезды». Их тогда надеялись построить масштабированием – чем больше противолодочный корабль и требуемая дальность, тем больше антенна и ниже частот [21] .