— Да.

— Да, — продолжал Роландсен. — То же происходит и со мной, когда я прихожу к вам.

— Не довольно ли мне подстригать? — спросила Ольга.

— Нет, нет, подрезайте ещё. Пусть будет так, как вам хочется. А вы ещё думали, что могли просто уйти и спрятаться. Но разве это бы помогло? Разве молчание может потушить искру?

Он был положительно совсем сумасшедшим.

— Если бы вы немножко меньше двигали головой мне было бы удобнее, — сказала она.

— Следовательно, мне нельзя на вас смотреть? Скажите, Ольга, помолвлены ли вы?

Ольга была неподготовлена к подобному вопросу. Её ещё многое могло смутить, потому что она была не особенно пожилой и опытной особой.

— Я? Нет, — сказала она только. — Теперь мне, кажется, приблизительно готово. Надо только немножко подровнять.

Она начала подозревать, что он пьян, и старалась отвлечь его. Но Роландсен был трезв, а не пьян. Он за последнее время очень усиленно работал: рыбакам приходилось посылать много телеграмм.

Нет, пожалуйста, не прекращайте вашей стрижки, — просил он. — Обстригите меня всего ещё раз, даже два раза. Пожалуйста.

Ольга засмеялась.

— Да нет же, это ни к чему

— О, ваши глаза, точно звёзды-близнецы, — сказал он. — А ваша улыбка греет меня так восхитительно.

Она сняла с него покрывало, вычистила его и начала собирать упавшие на пол волосы. Он тоже бросился на пол и помогал ей; их руки встретились. Она была совсем молоденькой девушкой. Его обдавало её дыхание, и по нём пробегала горячая струя. Он схватил её руку. Он заметил, что её кофточка была застёгнута на груди самой обыкновенной булавкой, и это имело очень бедный вид.

— Ах, зачем вы это делаете? — произнесла она нетвёрдо.

— Просто так. Нет, я хотел вас поблагодарить за стрижку. Если бы я не был помолвлен твёрдо и непоколебимо, я бы непременно влюбился в вас.

Она поднялась, держа в руках собранные волосы, а он всё ещё лежал на полу.

— Вы испортите вашу одежду, — сказала она и вышла.

Роландсен уже поднялся, когда кистер вошёл в комнату. Он показал ему свою остриженную голову и надвинул шапку на самые уши, чтобы он увидал, насколько она стала ему велика. Вдруг он взглянул на часы и сказал, что ему пора идти в контору.

Роландсен пошёл в мелочную лавку. Он велел показать себе булавки и брошки, притом самые дорогие. Он выбрал поддельную камею и просил немного повременить с уплатой. Но в лавке на это не согласились, он и без того уже сильно задолжал. Тогда он выбрал дешёвенькую стеклянную булавку, похожую на агатовую, и заплатил за неё мелкой монетой. И, забрав своё сокровище, Роландсен ушёл.

Это было вчера вечером...

Теперь Роландсен сидит в своей комнате и не может работать. Он надевает шляпу и идёт взглянуть, кто качает ветку в лесу? И попадает прямо в львиную пасть: оказывается, что это йомфру ван Лоос, которая этим хотела вызвать его. Если бы он вовремя обуздал своё любопытство!

— Здравствуй, — говорит она. — Что это ты сотворил с волосами?

— Я постоянно стригусь весной, — отвечал он,

— В прошлом году я стригла тебя. Нынешний год я, очевидно, не достаточно для этого хороша.

— Я не хочу с тобой ссориться, — сказал он.

— Нет?

— Нет. А ты не должна стоять здесь и перебудораживать весь лес, так что тебя видит весь свет.

— А тебе совершенно не зачем торчать здесь и заниматься шутками, — сказала она.

— Ты, напротив, должна махать мне с дороги оливковой ветвью мира, — продолжал Роландсен.

— Что ты сам остригся?

— Меня остригла Ольга.

Его остригла та, которая со временем сделается женой Фридриха Макка. Да, и он этого вовсе не намеревался скрывать, наоборот, он были готов трезвонить об этом повсюду.

— Ольга, говоришь ты?

— А что же? Ведь не отцу же её было стричь меня?

— Послушай, ты заходишь слишком далеко, так что в один прекрасный день между нами произойдёт разрыв, — говорит йомфру ван Лоос.

Он постоял немного, размышляя об этом.

— Может быть, это будет самое лучшее, — отвечал он.

Она воскликнула:

— Как? Что ты говоришь?

— Что я говорю? Говорю я то, что ты весной совсем вне себя. Взгляни на меня. Ну, разве я обнаруживаю весной хоть малейшее беспокойство?

— Ты ведь мужчина, — сказала она только. — Но я не хочу заводить с Ольгой эту канитель.

— А что пастор, в самом деле, богат, — спросил он.

Йомфру ван Лоос провела рукою по глазам и опять сделалась деловитой и решительной.

— Богат? Я думаю, что он очень беден.

В Роландсене потухла надежда.