— Даже без учета смертей эта история сама по себе невероятна, — продолжил Майлз. — И хотелось бы опубликовать несколько слов от непосредственных участников, Сэм. Вы с бабушкой расскажете, как отнятый у матери ребенок влияет на поколения женщин.

— Но это же история Китти. Я не хочу быть ее частью, — сказала Сэм.

— Конечно, но Китти Кэннон мертва, а вы с бабушкой сможете все это возродить. Как представители сотен женщин, все еще не оправившихся от пагубного влияния того дома. Наверное, стоит начать со встречи между твоей бабушкой и матерью Айви. Приложи все усилия, Сэм, мне нужно это завтра, — добавил он, когда его окликнул коллега. Девушка посмотрела ему вслед.

Глядя на мигающий на экране курсор, Сэм ощутила, как на нее давит тяжесть ответственности перед сотнями женщин, у которых отобрали детей в обители Святой Маргарет. Те женщины, которым уже за шестьдесят, семьдесят, восемьдесят, читали «Таймс», сидя за завтраком рядом с мужьями, которые, возможно, даже не подозревали об их боли и страданиях.

Сэм тяжело вздохнула и подняла лежащий сверху стопки лист. Первое письмо Айви, с которого все началось.

12 сентября 1956

Любимый,

мне страшно, потому что от тебя нет вестей. Все мои тревоги подтвердились. Я на третьем месяце беременности. Слишком поздно что-то делать. По воле Господа наш ребенок родится.

Бабушка. Этим ребенком была бабушка. Сэм все еще пыталась это осознать и до сих пор злилась, что та с самого начала не рассказала ей правду о письмах.

Девушка понимала: бабушка случайно заснула, когда читала письмо Айви и не планировала, что Сэм найдет его подобным образом. Но потом она солгала о том, что отыскала второе письмо, и третье. И даже не попыталась предостеречь ее, когда девушка, сломя голову, ринулась навстречу катастрофе, способной глубоко затронуть обеих. Подобное было трудно принять. Ведь речь шла о бабушке. Сэм понимала, что старушке, должно быть, невероятно трудно было подобрать слова, чтобы все объяснить. Но ради Сэм и Эммы она должна была попытаться.

— Почему же меня не выпишут? — Через несколько дней после пожара бабушка все еще была в больнице. — Я хорошо себя чувствую. А кроватей здесь маловато.

— Бабушка, у тебя был сердечный приступ, — тихо проговорила Сэм.

— Небольшой, — проворчала бабушка, — и случится еще один, если снова придется есть отвратительную больничную еду.

— Прости, но мне действительно нужно понять, что произошло с письмами Айви. — Сэм взглянула на бабушку, изучавшую недоеденный ланч. — Почему ты мне просто не рассказала?

— Просто? — Во взгляде бабушки читалось что-то незнакомое. — Какую часть? О письмах? Об угрозах Китти? Я никогда не говорила об этом даже дедушке. Когда все это завертелось, невозможно стало подобрать слова. Я знала, что у тебя будет много вопросов.

— Но я имела право знать. — Сэм почувствовала, как голос ее дрогнул; прежде она никогда не ссорилась с бабушкой. Яд обители Святой Маргарет отравил и их отношения.

— Конечно, имела. Прости. Я не читала эти письма тридцать лет. Просто вытащила их, потому что у меня был день рождения, и я хотела подумать о женщине, что привела меня в этот мир, немного поплакать. И в первый раз не было дедушки, который начал бы задавать вопросы.

— Но была я, — тихо проговорила Сэм.

— Я не думала, что ты их найдешь, и не была готова к подобной реакции… Медсестра! — окликнула бабушка напряженную женщину, которая, не услышав, торопливо прошла мимо палаты.

— Нечестно пытаться винить меня, бабушка. Ты мне солгала. Прежде ты никогда так не поступала. — Сэм смахнула слезы тыльной стороной ладони.

— Я не пытаюсь тебя винить. Но те письма вызвали болезненные ощущения. А ты так на них отреагировала… просто поразительно. Ты напоминала голодную акулу. Милая, можешь найти медсестру? Мне нужно домой, я не могу спать в этом шуме, не могу есть. Я болею уже от самого этого места. — Бабушка попыталась поправить подушки под головой, с тяжким вздохом дергая и подтягивая их.

— Хорошо, бабушка. Ты еще хочешь увидеть Мод? Я могла бы привезти ее завтра.

— Ну, с божьей помощью, к тому времени меня здесь не будет. Так что придется ей прийти домой.

— Но ты в самом деле хочешь ее увидеть? — мягко спросила Сэм. — В конце концов, она твоя биологическая бабушка.

— Да, из любезности. Но я ничего не должна этой женщине. — И, словно давая понять, что разговор окончен, бабушка положила на колени и открыла книжку с кроссвордами.

И Сэм, больше не настаивая, отправилась искать медсестру, а в голове у нее крутилась беспокойная мысль: сколько же всего она еще не знает о своей бабушке. О ее жизни до их знакомства. О бабушке, которая воспитывала дочь, ставшую матерью в подростковом возрасте, а потом умершую от алкоголизма. О боли, вызванной удочерением и знанием того, что ее биологическая мать пережила немыслимые мучения прежде чем покончить с собой. Девушка с трудом могла все это осознать.

Глубоко вздохнув, Сэм вновь вернулась к письмам, что зажгли внутри нее огонь и попыталась собраться с мыслями.

В письмах, написанных моей прабабушкой, открывается мир страданий и изнурительной работы, невообразимой для любой женщины, но совершенно недопустимой для девушки на восьмом месяце беременности.

«Монахини очень жестоки, — писала она в декабре 1956. — Они бьют нас тростью или тем, что попадется под руку, если мы осмеливаемся заговорить. Одна девушка так сильно обожглась о раскаленные докрасна стальные листы, что на руке появился волдырь. Теперь он уже заражен. Сестра Мэри-Фрэнсис просто подошла и отругала ее за напрасную трату времени. Нам разрешено лишь молиться или произносить: «Да, сестра». Молитвы перед завтраком, месса после завтрака, молитвы перед сном. А потом — черная пустота, пока колокол на стене не разбудит нас снова в шесть утра. Мы живем по колоколу, здесь нет ни часов, ни календарей, ни зеркал, ни ощущения времени. Никто не говорит, что будет, когда родится мой ребенок. Но я знаю, что здесь есть дети, потому что по ночам слышу, как они плачут».