Уехал, так и не дождавшись… чего бы он там ни ждал.

Это вполне было бы в его духе. Ждать Соколовский никогда не любил.

Но нет. Стоит.

Стоит!

Из последних сил заставляю собственное тело замедлиться. Жизнь меня многому учит, и я все еще помню, как это больно — ломать ногу. И как неудобно жить, пока она не срастется. Ломать конечности я не готова даже ради того, чтобы от души послать Матвея к такой-то бабушке.

Ботинки мои, может, и не очень-то презентабельные, но обладают чудесным и, на мой взгляд, совершенно незаменимым свойством — они не скользкие. Вообще. Даже если лед полить растительным маслом я смогу в них танцевать канкан.

Матвей меня не видит, словно вовсе не ожидает тут аудиенции. Это дает мне маленькую передышку и повод наполниться достоинством. Высокомерно задираю подбородок, выпрямляю спину, расправляю плечи. В нежно-розовом велюровом спортивном костюме с вытянутыми коленками, белорусских нано-ботинках, пуховике нараспашку и Степиной шапке с помпоном, норовящей сползти на глаза (чего только не вытащишь из тумбочки в темноте и злости) я меньше всего похожу на королеву, но это не мешает мне с презрением встретить взгляд стоящего напротив меня короля жизни.

— Пошел к черту, Соколовский! — завопила я, словно умалишенная, выпуская наружу внутренних демонов. — Нечего тут ждать! Тоже мне Хатико нашелся! Езжай домой, к маме!

Бледный и какой-то заторможенный Матвей от моих, мягко говоря, недружелюбных и весьма несдержанных воплей слегка поморщился и, кажется, наконец-то вышел из сумрака. Он сфокусировал свой взгляд, едва только я приблизилась на расстояние полутора метров. Правда, отчего-то смотрел исключительно в мой рот, но это видимо для того, чтобы лучше понимать извергающиеся из него крики.

Казалось, жар моего негодования был способен растопить вековые ледники Арктики и пробудить десять самых разрушительных спящих вулканов по всей планете, вызвав тем самым глобальную катастрофу.

Таким был мой гнев.

И никакие бледные лица, ввалившиеся в черные бездны глаза, сложенные в два скорбных шалаша брови и опущенные с небес на грешную землю широкие плечи Соколовского были попросту не способны обуздать сокрушительную силу чувств, бушевавших во мне.

— Нечего тут стоять! Уходи!

— Ты мне только на один вопрос ответь, будь добра, — обратился он к моему рту, — Потому что я все думаю, думаю и никак понять не могу. Почему? За что ты так со мной поступила? А Степа? Он-то в чем виноват?

Нет, вы только посмотрите! Это что за тон?

Обвинительный???

— Это четыре вопроса, Соколовский. Не один. Ты как всегда неправильно считаешь. И что-то я не пойму, ты сейчас меня в чем-то обвиняешь? Мне показалось или я действительно услышала претензию?

— Не показалось! — рявкнул Матвей, сжав кулаки. Ну не сволочь?! — Почему ты не сказала!? За семнадцать гребаных лет не нашла ни единого повода рассказать мне о сыне!

— Что-о-о-о-о?

Я не истеричка — могла я гордой уверенностью заявлять всей планете вплоть до этого самого момента. Момента, когда от выдержки, спокойствия и остатков адекватности не осталось ни малейшего следа.

Стоп-кран сорван, и несущийся на всей скорости состав с тремя вагонами безумия, издав неестественно торжественный гудок, столкнулся с лоб в лоб с реальностью. Красная пелена ярости заволокла глаза и сознание. Я даже не смогла что-то вразумительное промычать, лишь хватала раскрытым ртом морозный воздух, выпуская из ноздрей, а может даже и из ушей, плотный пар. Трясясь от злости, не веря собственным ушам, наклонилась и зачерпнула голыми руками колкий снег.

Образовавшаяся вследствие недавней оттепели на сугробах корка неприятно царапнула кожу, но это был слишком незначительный повод, чтобы остановиться или хотя бы замедлиться. Пальцы с хрустом сжали плотную наледь, и твердые комья один за другим полетели в Соколовского.

— Я не сказала?! — один мой снаряд просвистел мимо Матвея, другой впечатался в мужское плечо, хотя целилась я исключительно в голову, и к моему великому огорчению особого вреда мужчине не нанес.

Что ж, снега кругом полно, обнадежила себя, и вновь сунула руки в сугроб, стараясь зачерпнуть комки побольше.

— Я?! Это я ничего не сказала, индюк ты самовлюбленный!? Это я не нашла повода сообщить, засранец ты эдакий! Я? А ты ничего не путаешь, звезда? Да я звонила тебе сутки! Шестого января написала, что у меня задержка! И что ты мне ответил?! Не припоминаешь?

Не дожидаясь ответа, добавила в голос смертельную дозу яда, и словно стая гремучих змей, прошипела цитату из переписки семнадцатилетней давности, что на всю оставшуюся жизнь врезалась в мой мозг острыми шипами.

— «Кокос! Ты же знаешь, эта фигня не входит в мои планы!»