Для производства самоубийства оборудовано специальное помещение. Нет, оно совсем не отталкивает. Напротив. Манит. Читатель сопоставил бы его с сибаритской обстановкой эпохи Нерона: арбитр элегантности Петроний по приказу императора вскрыл себе вены, сидя в теплой ванне, с чашей вина в руке, декламируя в окружении друзей изысканные стихи. Зала для сведения счетов с жизнью вызывает в памяти также антиутопию английского прозаика С.Батлера «Эревуон» (1972 г.), где почтенные господа заключают коммерческие сделки, развалясь в роскошной мебели среди изящных картин и статуй… Марсианам выделяют средства спокойной, безболезненной кончины9.

Имя каждого сохраняется после смерти недолго. «Человек, заявляет Нэтти, личность, но дело его безлично. Балласт имен прошлого бесполезен для памяти потомков. Никакой Вечной Памяти, поскольку ни Бога, ни религии в «прекрасном новом мире»10 нет, как при любом коммунизме.

Творец – не Господь, а всякий работник. В Homo faber орудуют коллективный опыт и природа. «Разве не природа предоставила ему все элементы и все зародыши его комбинаций?» - воплощает глубокомысленная Нэтти у пришельца с Земли. Социал-демократ, разумеется, с нею солидарен: вселенная – единое целое, все заключающая в себе и все определившая собой. Именно так излагает причину мироздания учебник для детей марсиан, и как это удивительно соответствует концепции кожевенника Иосифа Дицгена! Растворяться нужно не в религии, некогда существовавшей на Марсе, а в «экстазе наслаждения природой».

Оперативность высококультурной расы во всем, за что бы она ни бралась, произвела на Леонида впечатление выплеснувшейся из недр природы магии, лишенной мистического ореола. Революционер погрузился по самую макушку в изучение передовой науки и техники, искусства, средств массовой коммуникации, дабы способствовать сближению цивилизаций на Земле и Марсе.

Почему однако в нем «ни на минуту не исчезает» то явное, то смутное сознание, что перед ним «образы чужого мира»? Когда он подлетал на этеронефе к далекой звезде, его не покидало «тревожное тоскливое ожидание». Разве не угодил сей Одиссей в будущее, которого он и его товарищи по партии страстного чают? …Может, его удручает, что любимая им Нэтти до встречи с земным радикалом была супругой двух марсиан одновременно? …Враги социальных перемен в России распускали сплетни, будто у коммунистов будут общие жены… Многобрачие, размышлял Леонид, принципиально выше единобрачия, ибо оно дарует большее богатство личной жизни… На Марсе отсутствует мелочная регламентация интима со стороны государства: в полночь, догадывается читатель, здесь не бьют в колокол, как в коммунистическом государстве иезуитов в Парагвае, призывая мужчин к отправлению супружеских обязанностей… «Единобрачие в земных условиях, - подвел базу социал-демократ, - вытекает только из экономических соображений». При коммунизме же человек экономически свободен, а поэтому…

При интенсивном росте населения и прогрессе потребностей на Марсе, впрочем, через 30 лет не хватит пищи, поскольку потребление продуктов здесь ничем не ограничено.

Инопланетная цивилизация вдохновляется в основном материальными стимулами. Она в ловушке мифа экономического роста, пустившего ныне глубокие корни на Земле.

Бесконтрольное увеличение численности марсиан истощает сырьевые ресурсы, обнажает глобально экологические неурядицы. К счастью для марсиан, их планета не раздирается на части столь популярными институтами, как патриотизм, национальный суверенитет… Теоретик Стэрни квалифицирует патриотизм как «неопределенное, но сильное и глубокое чувство». Оно «заключает в себе и злобное недоверие ко всем чуждым народам и расам, и стихийную привычку к своей общей жизненной обстановке, особенно к территории, с которой земные племена срастаются, как черепаха со своей оболочкой, и какое-то коллективное самомнение, и, часто, кажется, простую жажду истребления, насилия и захватов».

Богданов словно предсказал выводы докладов Римского клуба: «Суверенное государство…, прикрываясь громкими фразами об отечестве и традициях, или отечестве и революции», прежде всего защищает позиции «неповоротливого истэблишмента»; «ортодоксальная приверженность принципу государственного суверенитета в условиях современного мира становится не только опасной, но попросту нелепой и абсолютно неуместной»11.

Сползание страны марсиан к катастрофе может предотвратить колонизация других планет, в частности, той, откуда родом Леонид. Но «колонизация Земли, - констатирует эксперт Стэрли на совещании лидеров коммунизма, - требует полного истребления земного человечества», ввиду крутой несовместимой высшей и низшей цивилизаций. Стэрли иллюстрирует свой тезис указанием на социал-демократа, который, точно дичок, не прививается к стволу марсианского материализма.

Узнав о секретном выступлении Стэрли, Лэнни (так зовут марсиане Леонида) испытывает приступ удушливого страха. Его охватывает нервная горячка. В бреду ему чудится, что именно он спровоцировал предстоящую гибель миллионов людей…

Борец за идеалы пролетариата убивает Стэрли.

Гостя госпитализируют в сумасшедший дом, а затем на летательном аппарате этапируют на Землю.

Удовлетворительна ли мотивация уничтожения Стэрли?

Внешне да. Но не кроется ли в тексте романа иная причина преступления, подспудно мерцающая в замысле писателя?

Лэнни проломил череп холодному аналитику не потому, что мракобес хотел стереть с поверхности Земли ее население. В последний момент перед нанесением удара Леониду становится известно: проект закабаления его Родины отклонен. У социал-демократа возникла возможность не отправлять к праотцам эксперта. Почему же революционер прикончил потенциального душегуба? Потому что Стэрли в прошлом один из мужей обожаемой им Нэтти?

Леонид идет на преступление, ибо не выносит правду, которую марсианин сказал о земной революции, несущей смерть сотням тысяч людей. Стэрли как бы раскрыл перед подпольщиком истину, сняв с грядущего переворота маску, копирующую человеческое лицо. В такой маске марсиане являлись на Землю.

Истина сильнее психики социал-демократа, она раздваивает ее, размалывает, превращает здоровую персону в больную. Палач миллионов – не Стэрли, а член партии, рвущейся к земным благам. «Там, где социализм удержится и выйдет победителем, - пророчествовал Стэрли, - его характер будет глубоко и надолго искажен многими годам осадного положения, необходимого террора и военщины, с неизбежными последствием – варварским патриотизмом».

Не звучит ли это роковым предостережением задолго до сталинских чисток?