С учетом возможного исхода ни один из вариантов не показался мне благополучным. Я промолчал.

«Сколько их?» – повторил Брэнд.

«Ты не должен был красть мою собаку», – сказал я.

Брэнд снова посмотрел на меня, вскинув голову, и я понял, что он прислушивается к звукам на берегу.

В тот момент в моей голове прояснилось достаточно, чтобы я вспомнил, что произошло по ту сторону черноты, из которой я только что очнулся. Я попытался представить существо, которое могло напасть на меня, пока я слушал печальную музыку Брэнда в ночном воздухе. Брэнд, стоявший напротив меня, полностью отличался от того сдержанного музыканта, растворившегося в своем творении. Он напрягся и превратился в комок нервов. Он слушал не только ушами.

Неожиданно Брэнд положил два пальца в рот и свистнул. Громко. Пронзительно. Дважды.

В ответ из темноты за дверями послышался шум. Лай. Но не лай Джесс или Джипа. Терьеры лают по-другому, не так резко и хрипло одновременно. Этот лай был глубоким, грохочущим и рычащим. Такие звуки мог издавать только кто-то большой.

Достаточно большой, чтобы прыгнуть на человека и сбить его с ног.

Брэнд посмотрел на меня.

«Лежи здесь, – велел он. – Не шевелись. И не кричи. Хорошо? Возможно, я не отрежу тебе язык».

С этими словами он на полусогнутых ногах выбежал из церкви, оставив меня смотреть на тени от огня, танцующие на высоком куполообразном потолке.

Лжец, подумал я. Вор и лжец.

Его собака не погибла. Но где же тогда Джесс?

Что-то не складывалось. Брэнд украл ее. Но Джесс не было на лодке. Ее не было в церкви. Она бы залаяла, учуяв мой запах. Я подумал, не случилось ли с ней что-нибудь ужасное. Вдруг она прыгнула за борт и утонула? Вдруг я так пристально следил за далекими красными парусами весь день, что не заметил голову маленькой преданной собаки в воде, когда проплывал мимо? Вдруг она радостно лаяла, когда я подплыл ближе, а затем наблюдала, как «Добрая надежда» уходит вдаль? Вдруг она осталась в воде и окоченела от холода?

Эти мысли не выходили у меня из головы. С каждой секундой образы становились все ужаснее и подробнее. Чем больше я старался не думать о последних минутах Джесс, тем лучше я их представлял. Я легко мог пропустить собачий лай в шуме волн. Джип мог упустить ее запах. Теперь моя уверенность росла. Мы ее предали. Я ее предал.

Это ранило меня так же, как смерть Джой много лет назад. Даже больше, ведь сестра погибла не по моей вине. Когда Брэнд вернулся спустя час или около того, я успел убедить себя, что Джесс больше нет и что она умерла самой ужасной смертью из всех возможных.

Теперь Брэнд казался выше. Медленнее, спокойнее. Он больше не сгибался. За ним брела большая собака с густой черно-серой шерстью, белой мордой и самыми несобачьими глазами, которые я когда-либо видел. Как и глаза Брэнда, они были голубыми, но в них не было теплой искорки. Они всегда оставались холодными и всегда смотрели на тебя. Собаки не любят, когда им смотрят в глаза. Сага была другой. Она бы обыграла в гляделки даже камень.

«Умница, Сага, – сказал Брэнд. – Сидеть».

Собака села и уставилась на меня. Брэнд развел костер из стульев. В церкви их было предостаточно. Целые ряды замерли в ожидании верующих, которые больше никогда не вернутся. Брэнд сломал ближайший стул и бросил обломки в костер, который погас в его отсутствие. У стены стоял шкаф с одинаковыми книгами в красных обложках. Он вырвал страницы из одной и скормил их огню, а с помощью пустого переплета вернул костер к жизни. Затем Брэнд сломал еще один стул и тоже бросил его в разгоревшееся пламя.

Он пододвинул другой стул ближе к огню, сел и уставился на меня.

«Ты пришел один, – заявил он. – Я не ожидал этого».

Я промолчал.

«Мне не нужно подтверждение от тебя, – продолжил он, кивнул в сторону собаки. – Мы с Сагой обошли остров, он небольшой. Она бы почувствовала посторонних».

Я не знаю, связывали ли тебе когда-нибудь руки. Это ужасное чувство, особенно если руки связаны у тебя за спиной. Ты словно теряешь их и становишься уязвимым. Тебе сложно дышать. Брэнд смотрел на меня, и мне снова показалось, что он читает мои мысли. Он улыбнулся. Дружелюбно.

«Можешь говорить», – сказал он.

Брэнд забрал у меня нож и воткнул его в сиденье стула, стоявшего неподалеку. Я видел в лезвии отражение пламени костра.

«Я не отрежу тебе язык, – продолжил он. – Это было бы ужасно. Я сказал это, чтобы привлечь твое внимание. Чтобы ты молчал».

Я так и сделал. Как я уже сказал, связанные руки делают тебя беспомощным, и единственной вещью, которую я контролировал, были мои слова, поэтому я отвернулся и стиснул зубы, чтобы мысли не вырвались на свободу.

«Я просто угрожал тебе, – заявил Брэнд. – Не обижайся. Когда ты лжешь, всегда лучше добавить крупинку правды, чтобы она запомнилась, верно? Угроза – это когда ты добавляешь маленький образ, что-то конкретное, чтобы слова запомнились. Ты добавляешь маленькую картинку, твой собеседник получает пищу для воображения, и ее обдумывание позволяет переварить угрозу. Он еще ничего не понял, а угроза уже слилась с ним, и он верит в нее гораздо больше, чем во все остальное. Понимаешь?»

Нет, я не понимал. Но я задумался, у кого в опустевшем мире Брэнд мог научиться этому. Или кто с ним так поступил. Возможно, он вычитал это в какой-нибудь книге.