<…>

Горе тебе! Горе!

Я долго просил тебя на горах, в городах, из окон мансард сжечь меня, ибо боялся дремавших во мне сил.

Но слишком ты состарилось, слишком слаба твоя ярость.

Слушай, эллипсоид, берегись.

Я хочу, чтобы солнце светило [15] , когда я хочу, пока я хочу.

Перестроенную землю оторву от себя, прежде чем оставлю, сделаю кометой, отдающейся более молодому, проходящей мимо звёзд по моим желаниям.

Я затушу тебя!

Вы, —

Где ружья, уложите животное!

Убейте солнце!

Кричите, кричите.

Громче.

Ещё» [16] .

Когда весной 1912 г. в Петербурге была образована Художественно-артистическая ассоциация, поставившая своей целью «беспристрастное освещение всех животрепещущих вопросов искусства» [17] в форме публичных докладов и диспутов, Зданевич активно выступил в прениях на первом же публичном собрании, состоявшемся 31 марта 1912 г. в зале Тенишевского училища. Главным событием вечера был доклад Н.П. Кульбина «Современная живопись и роль молодёжи в эволюции искусства». Оппонентами должны были выступить В.В. Матэ (от Академии художеств), К.С. Петров-Водкин (от «Мира искусства»), Э.К. Спандиков (от «Союза молодёжи»). Ожидалось выступление самого И.Е. Репина, который, впрочем, так и не появился. Однако в зале были и Александр Бенуа, и Н.К. Рерих, и А.К. Денисов-Уральский, и Д.Н. Кардовский, и А.В. Лаховский. Атмосфера вечера никак не располагала к скандалу – и, чутко ощутив это, Зданевич, судя по газетным отзывам, чуть меняет тональность своего выступления:

«Зданевич (бритый, похожий на мальчика, в куртке, говорят – пурист [18] ). От него достаётся всем. Говорит с аудиторией и, встреченный иронически, овладевает вниманием аудитории и захватывает её. Всё высказывает авторитетно. Передам то, что записал:

Современная русская живопись никому не нужна. Псевдомолодёжь – пустоцвет, дерево с отрезанными корнями. Текущий момент – не возрождение, а время величайшего упадка. Кубисты существуют для того, чтобы было толпе над чем вдоволь нахохотаться. Мимоходом достаётся меценатам. Теперешнее искусство не отвечает духу нашего времени. Искусство должно быть связано с жизнью, иначе оно не нужно. Искусство для немногих – это ложь. Пора отбросить интимизм, формулу “искусство для искусства”. Необходимо идти на улицу. Искусство должно быть прикладным. Современное миропонимание, безразличие – всё абсурд. Единственно признаваемое – интуиция. Полёт орла интуитивен.

Устраиваются выставки: кому они нужны? Мертво всё.

Достаётся и Бенуа, как насадителю чистой эстетики в России. Бенуа побивается цитатами из его же фельетонов с точным указанием номера и места на память.

Бенуа упрекается в противоречиях. О ненужности выставок – это от Бенуа.

В заключение г. Зданевич приглашает художников писать плакаты, вывески, идти в низы, где они обретут настоящую радость творчества. Пора украшать улицы художественными вывесками. Тут нет ничего позорного для художника. Наоборот, где царит снобизм – там радости нет.

“Будьте нужными художниками”, – заканчивает оратор. (Аплодисменты.)» [19]

Весна 1912 г. была ознаменована для братьев Зданевичей прежде всего участием Кирилла в выставке «Ослиный хвост», после чего, собственно, и завязывается общение их обоих с М. Ларионовым [20] .

К этому моменту самые тёплые дружеские отношения уже связывают их с Михаилом Ле-Дантю, художником исключительной одарённости, серьёзным, сдержанным, сосредоточенным, отличавшимся почти застенчивым поведением от своих шумных товарищей. Именно в это время Ле-Дантю и Кирилл Зданевич бросают Академию художеств и собираются поступать в Московское училище живописи, ваяния и зодчества как значительно более прогрессивное и либеральное учебное заведение (впрочем, забегая вперёд, можно тут же заметить, что и оно не удовлетворило их запросов). А сразу после открытия выставки, в марте 1912 г., Ле-Дантю принимает приглашение Кирилла погостить в доме Зданевичей в Тифлисе, что послужило предпосылкой к событию, значение которого невозможно переоценить – открытию живописи Нико Пиросмани [21] .

Лето 1912 г., которое Илья Зданевич проводит дома, в Тифлисе, и путешествуя по Грузии вместе с Ле-Дантю, связано с впечатлениями от древней грузинской архитектуры, фресковой живописи, народного творчества, костюмов, украшений и, конечно, – произведений Пиросмани, который становится для всей их группы живым воплощением художника, во-первых, гениально одарённого, во-вторых, обладающего абсолютной свободой самовыражения, в-третьих, органично существующего внутри традиционного, канонического искусства, не испытывающего груза собственной индивидуальности – того, к чему так стремились все мастера русского неопримитивизма. После достаточно бурной весны 1912 г. такая перемена впечатлений, точнее, возможность вернуться к прежним переживаниям и ощущениям, но уже на новой стадии своего пути, оказалась плодотворной и перспективной. К воспоминаниям об этом лете Зданевич будет обращаться на протяжении всей последующей долгой жизни.

И всё же 1912 г. был для Зданевича лишь стартом, лишь пробой сил перед массированным демаршем 1913-го. В самом конце года он возвращается в Тифлис из Петербурга, с тем чтобы раздобыть работы Пиросмани для готовящейся новой выставки «Мишень». Но перед этим, по-видимому, достаточно долго живёт в Москве, где деятельно работает над книгой, посвящённой творчеству Ларионова и Гончаровой. Часто цитируемую фразу из письма Ильи Зданевича к Ле-Дантю: «Кроме того написал монографию о Ларионове и Гончаровой. Монография пустая, пустые похвалы, пойдёт под псевдонимом. Хотя доверять особенно нельзя, но авось хоть рублей 50–70 заработаю» [22] , – не следует принимать дословно, на веру. Для Зданевича издание этой монографии – пусть и под псевдонимом, который, впрочем, раскрывается не так сложно [23] и которым он пользовался и в дальнейшем, – было событием, безусловно, значительным, если не эпохальным, и попытка свести всё к получению 50–70 рублей отдаёт явной неискренностью.

Написанная им монография небезынтересна с нескольких точек зрения. Однако наиболее, может быть, важным в этой книге остаётся заявленная с первых же страниц авторская концепция, категорически отвергающая европеизацию в качестве прогрессивной модели развития отечественного искусства, подчёркивающая самобытность русской культуры, идеализирующая допетровское национальное искусство, которое, по мнению Зданевича, в отличие от города, сохранилось в русской деревне. «Заметим, – пишет Зданевич, – что русская деревня значительно культурней русского города. Правда, город – средоточие внешней цивилизации и умственных сил страны, но если говорить о культуре как самобытном духовном богатстве, её больше в деревне, и доказательство этого в том, что деревенское искусство стояло выше городского и стоит вот уже два века» [24] . Несколько неожиданный взгляд на вещи для человека, исповедующего идеи футуризма и претендующего на роль его главного идеолога!