––

Взвод управления – всего два десятка человека – был в полку элитой. В нем числились водители «уазиков», на которых разъезжали комполка и начштаба. Плюс водитель санитарной «буханки». Плюс парнишка из Днепропетровска, рисовавший карты для офицеров и плакаты наглядной агитации, типа «Артиллерист, бей в цель!». Еще были три сержанта-связиста. Эти водили компанию с вечно сопливым представителем града Петра, выпускником техникума, то есть имевшим какое-никакое образование. Именно по этой причине он был приставлен к дальномеру, тяжеленному ящику, который таскали за спиной, а готовя к работе, устанавливали на треногу. Штуковина это была редкая, лазерная, с ее помощью определялось расстояние до разрыва снаряда. Дальномерщик выдавал метраж, офицеры вносили поправки в расчеты, и снова звучала команда: «Выстрел!». Но стрелял полк редко: раз в три месяца выезжали на полигон короткой колонной, бабахали чуток – и назад, в казармы и боксы, технику драить. То, что редко, шмыгающего носом дальномерщика слегка ободряло, потому что себя он считал смертником, приговоренным к долгим и мучительным страданиям с закономерным летальным исходом. «Там, в ящике, стержень рубиновый, – жаловался он. – От него излучение, и сколько я до дембеля «шитиков» нахватаюсь, ни один врач не скажет. Даже если захочет и знает – не скажет, потому что военная тайна. А мне потом с этим жить. Может, и недолго совсем». Олег сочувственно слушал, но отчего-то так и не поинтересовался, что это за «шитики» такие, которые так пугали его сослуживца. Сам он за все время пребывания в полку на полигоне появился один раз – сам напросился, интересно же. Так-то он был там без надобности: не его это дело – станины тягать, снаряды ворочать и на разрывы глазеть.

Тот ефрейтор с крыльца штаба, как вскоре выяснилось, занимал во взводе управления особое положение, в точности как взвод – в полку.

«Путилов! – окликнул его начштаба. – Проводи бойца. Просил, так опекай».

Вместо уставного «есть» или неуставного «слушаюсь» ефрейтор ухмыльнулся и спустился с крыльца.

«Здорово», – сказал он, подходя к Олегу.

«Здравия желаю, товарищ ефрейтор».

«Чего? Ты это брось. Не буди лихо. Ибо истина в том, что лучше иметь дочь проститутку, чем сына ефрейтора».

Ответить на эту витиеватую отповедь Олегу было нечего. Он ждал продолжения.

«Путилов. Борис».

Что ж, тогда и он не рядовой Дубинин.

«Олег».

«Как тебя зовут, мне известно. Пошли?» – с этими словами Путилов вразвалочку направился к казармам, что выстроились у противоположного конца плаца.

Олег поправил вещмешок на плече и скорым шагом догнал своего проводника.

«Значит, чтобы не было неясностей… – начал тот. – Я о тебе знаю много. Гораздо больше, чем ты можешь себе представить. Почти все. Потому и выбрал. Ущучил?»

«Не очень».

«Объясню. Ты в историко-архивном учился, так?»

«Так».

«С третьего курса поперли?»

«Отчислили».

«Вот это было для меня важно, что успел нахвататься, на высшее образование целился. А за что поперли – неинтересно. За что, кстати?»

«За прогулы. И сессию завалил».

«Гулял?»

«Ну…»

«Все, проехали. Короче, у меня через полгода дембель, а здесь такое правило – сменщика подготовить. Теперь понял? В общем, быть тебе секретчиком. И считай, что тебе повезло».

В этом Путилов был прав. Действительно, повезло, и еще как. Объяснялось это тем, что секретчик регулярно бывал в городе с портфелем-«дипломатом», в штабе округа. В «дипломате» лежали сводки, докладные, рапорты и прочая бумажная светотень, которую готовили начштаба и его заместители. А доступ в город – это много! Это магазины, почта, что-то купить, кого-то встретить, передать записочку от влюбленного солдатика. Понятное дело, что человека с такими возможностями во взводе уважали, да что во взводе – в полку. Но не только за это. Путилов имел доступ в строевую часть, где решался вопрос о дне, когда срочники отправятся по домам, а тут каждый день был на вес золота, всем хотелось пораньше, и лучше – на неделю.

И еще был момент. Путилов писал письма. Только попроси! Тогда он снисходительно кивал и садился на табурет. Выслушав просителя – кому, с какой целью? – он утомленно смыкал веки и погружался в размышления. Проситель при этом не смел проявлять нетерпение, так как сам способностями к словотворчеству если и обладал, то лишь к матерному, а письмо родным о своем солдатском житье-бытье сочинить было надо. Хотя чаще письмо адресовалось девушке, которая обещала ждать, но кто ж ее знает, вдруг найдет кого-нибудь, стерва, пока ее суженый горбатится в рядах защитников Родины. Бабы, они такие! Наконец Путилов открывал глаза и начинал диктовать: «Милая моя! Сердце стонет от тоски, лишь вспомню минуты нашего прощания, твои слова, твой взгляд…» Заказчик торопливо записывал, теряя буквы, в расчете потом перегнать набело, но все равно не успевал, чертыхался и сдавался: «Помедленнее». Путилов одаривал его сердитой гримасой, однако снисходил – начинал говорить отчетливее и сбавлял темп. Закончив диктовку дежурными «Люблю. Целую. Жду встречи…», он потягивался и выдавал что-нибудь веское, вроде такого: «Перепишешь – покажи, ошибки исправлю. Грамотей! Вот ты скажи: какая беда в стране нашей на первом месте?» Проситель хлопал глазами, теряясь во множестве проблем и забот, или вообще не в силах уразуметь, чего от него ждут. «Не знаешь, – констатировал Путилов. – Невежество».

Сам он к слову и сочинительству относился с большим пиететом, за что особо ценился офицерским составом и особенно начальником строевой части, мечтавшем об академии и продвижении по службе. Путилов лепил для него рефераты, выбивая дробь из пишущей машинки «Ятрань» и заедая чай пирожками, которые исправно пекла жена «строевика». Еще он правил докладные записки, путано, да к тому же как курица лапой, написанные начальником штаба. Даже командир полка обращался к нему в преддверии знаменательных дней – особенно 19 ноября, Дня ракетных войск и артиллерии, чтобы получить накануне праздника напечатанную речь, в которой было в меру патетики, красивостей, положительных примеров и уверенности в будущем.

«Учись, – наставлял Олега его опекун. – Слово – великая сила. Кто владеет словом, тот властвует над людьми».

Своим примером Борис Путилов доказывал бесспорность данного утверждения. При этом не зарывался и не наглел, памятуя, вероятно, о том, сколь печальным был конец многих властителей: народу только размахнуться, а уж он ударит! Так что панибратства с офицерским составом ефрейтор Путилов себе не позволял, а в отношениях с сослуживцами проявлял минимум заносчивости. Вот почему в штабе сквозь пальцы смотрели на то, что секретчик разгуливает по своей комнатенке в тапочках, а его кирзачи, свесив голенища, грустят в углу. И никаких портянок, только носки! И во взводе ему многое прощалось, даже отсутствие в его речах матерщины, тогда как во взводе без этого не обходились, а многие матом вообще разговаривали, проявляя подчас впечатляющую виртуозность. Да что там, Путилов даже «погоняла» не имел! У всех других были, как правило, образованные от фамилий или оттолкнувшиеся от них: Бубнов – Бубен, Кучеров – Извозчик, Дубинин… тут можно и не будить фантазию – Дуб. Ну к этому Олег был готов, вариантов не предвиделось. Общение с Путиловым, однако, заставило задуматься: дембельнется Борька, он займет его место, и что, исчезнет кликуха? Не факт, потому что одних вояжей в город для стати и уважения маловато будет.