Перелом начался для меня в этом вопросе с началом империалистской войны. По всей той оценке, которую я неоднократно развивал с 1907 года, европейская война должна была создать революционную ситуацию. Но, вопреки ожиданиям, эта революционная ситуация привела к полному предательству социал-демократии. Я шаг за шагом пересматривал свою

оценку взаимоотношений между партией и классом, между революционным действием и пролетарской организацией. Под влиянием социал-патриотической измены международного меньшевизма я, шаг за шагом, приходил к выводу о необходимости не только идейной борьбы с меньшевизмом, что я, -- правда, недостаточно последовательно, - признавал и ранее, но и Непримиримого организационного раскола с ним. Этот пересмотр совершился не в один присест. В статьях и выступлениях моих за время войны можно встретить и непоследовательность и возвращение вспять. Ленин был совершенно прав, когда выступал против всех и всяких проявлений мною центризма, подчеркивая и даже преднамеренно преувеличивая. Но если взять весь период войны, как целое, то станет совершенно ясно, что ужасающее унижение социализма с началом войны стало для меня поворотным моментом от центризма к большевизму - во всех без исключения вопросах. И по мере того, как я вырабатывал себе более правильное, то есть большевистское представление о взаимоотношении между классом и партией, теорией и политикой, политикой и организацией, общий революционный подход к буржуазному обществу естественно наполнялся более жизненным, более реалистическим содержанием. С того момента, как для меня стала ясна безусловная необходимость смертельной борьбы с оборончеством, позиция Ленина повернулась ко мне своим лицом. То, что мне казалось "раскольничеством", "дезорганизацией" и прочее и прочее, предстало как спасительная и беспримерно дальновидная борьба за революционную самостоятельность пролетарской партии. Не только политические методы и организационные приемы Ленина, но и вся его политическая и человеческая личность предстали предо мною в новом свете - в свете большевизма, то есть в подлинном ленинском свете. Понять и принять Ленина можно, только став большевиком. Никогда после того вопрос о "троцкизме", как особом течении, не вставал предо мною. Никогда мне не приходило в голову ставить тот или другой вопрос под особым углом зрения "троцкизма". Неправдой, и при том чудовищной, является утверждение, будто я вступил в партию с мыслью заменять или подменять ленинизм троцкизмом. Я вошел в партию большевиков, как большевик. Когда Ленин, в беседе по поводу объединения межрайонцев с большевиками, ставил вопрос о том, кто еще из моих единомышленников должен, по моему мнению, войти в Центральный Комитет, я отвечал, что для меня этот вопрос политически не существует, так как я не вижу никаких разногласий, которые отделяли бы меня от большевизма.

Конечно, можно упрекать меня в том, что я ранее не подошел правильно к оценке меньшевизма. Это значит упрекать меня в том, что я не стал большевиком с 1903 года. Однако, никто по произволу не выбирает путей своего развития. Я шел к большевизму долгими и сложными путями. На этих путях у меня не было других интересов, кроме интересов революции и пролетариата. Я боролся с ленинизмом, когда был убежден, что ленинизм неправильно раскалывает рабочий класс. Когда я на опыте годов понял свою ошибку, я пришел к ленинизму. За этот сложный путь своего развития я несу, разумеется, политическую ответственность.

(

Все мое прошлое было, однако, полностью и целиком известно Центральному Комитету нашей партии и всем старым ее членам, когда я в мае 1917 года вернулся из Америки и предоставил себя в распоряжение большевистской партии. В этом прошлом были политические ошибки, но не было ничего, что налагало бы хоть малейшее пятно на мою революционную честь. Если я позже многих других товарищей пришел к ленинизму, то я пришел все же достаточно рано, чтобы в числе ближайших соратников Ленина принять участие в июльских днях, в октябрьской революции, в гражданской войне и в другой работе советских годов. Когда я однажды выразился (это вменяется мне в особую вину), что считаю свой путь прихода к большевизму не менее надежным, чем другие пути, то, я, разумеется, имел в виду индивидуальные интеллигентские пути, а не коллективный путь пролетарской партии. Я хотел этим сказать лишь то, что, наскольку человеку дано судить о себе, мой путь привел меня к большевизму прочно и навсегда. Единственно для пояснения своей мысли я позволю себе привести исторический пример. Франц Меринг, известный немецкий марксист, пришел к Марксу и Энгельсу поздно и после большой борьбы. Более того, Меринг сперва подошел к социал-демократии, затем отошел от нее и лишь впоследствии примкнул к ней окончательно. Можно найти в старых архивах жестокие выступления Меринга против Маркса и Энгельса и уничтожающие отзывы Энгельса о Меринге. Во внутрипартийной борьбе Мерингу не раз впоследствии напоминали о его прошлом. Тем не менее Меринг пришел к марксизму прочно и до конца и умер, как основатель германской коммунистической партии.

Тов. Каменев с большой тщательностью подобрал все те ленинские цитаты, где вскрывалась ошибочность моей позиции. Полемические удары Ленина в течение ряда лет тов. Каменев превращает в мою законченную характеристику. У читателя должно, однако, возникнуть впечатление, что эта характеристика неполна. Так, читатель совершенно не найдет при этом ответа на вопрос о том, были ли в моей предшествующей (до 1914 и до 1917 годов) революционной деятельности только ошибки, или были в ней и такие стороны, которые сближали меня с большевизмом, вели к нему и привели к нему. Без ответа на этот вопрос характер дальнейшего моего участия в работе партии оставался бы совершенно необъяснимым. Наряду с этим, каменевская характеристика порождает неминуемо и вопросы другого, уже чисто фактического порядка. Неужели Ленин говорил и писал только то, что собрано у тов. Каменева? Неужели у Ленина не было других отзывов, уже на основании опыта годов революции? Неужели ныне, в конце 1924 года, правильно и добросовестно сообщать партии одни лишь отзывы дореволюционных годов, ничего не говоря об отзывах, выросших из совместной работы и борьбы? Вот вопрос, который неизбежно должен возникнуть у каждого серьезного читателя. Старые цитаты на этот вопрос не отвечают. Они порождают лишь вывод о тенденциозности и предвзятости.

Роль партии

Чтобы представить те или другие мои нынешние взгляды или статьи, как "троцкизм" и связать их для этого с прошлыми ошибками, нужно перешагнуть через многое и прежде всего через 1917 год. А для этого нужно доказать, задним числом, что я не понял событий 1917 года, что я по недоразумению примкнул без оговорок к апрельским тезисам Ленина, что я не понял роль партии в ходе переворота, что я игнорирую значение всей предшествующей истории партии и прочее и так далее. На событиях 1917 года этого никак нельзя, потому что участие мое в этих событиях никому не давало ни тогда, ни позже ни малейшего повода выдвигать против меня обвинение в проведении какой-то особой линии. Поэтому обвинение в троцкизме приурочено не к событиям и не к моему в них участию, а к моей статье, характеризующей некоторые уроки этих событий. Вот почему для всего обвинения меня в "троцкизме" приобретает огромное, можно сказать решающее значение вопрос о том, верно ли или неверно, будто я при освещении событий 1917 года искажаю ленинизм и противопоставляю ему иную, особую, непримиримую с ленинизмом тенденцию. Обвинение моих "Уроков Октября" в "троцкизме" становится, таким образом, основным узлом, который связывает воедино все построение "троцкистской" опасности в партии. Между тем, - и в этом суть дела, -- узел, которым связано воедино все это искусственное построение, есть ложный узел. Достаточно серьезно прикоснуться к нему - и он рассыпается в прах. Только чрезвычайная придирчивость в союзе с еще большей предвзятостью могут дать повод толковать мои "Уроки Октября", как уклон от ленинизма, а не как внимательное и добросовестное применение ленинизма. Вот это я и хочу сейчас показать на главных вопросах спора.

Особенно поразительным, потому что слишком уж ложным, является утверждение, будто я. в своем изложении октябрьского переворота, игнорирую партию. Между тем, центральная мысль предисловия и та задача, во имя которой оно написано, целиком построены на признании решающей роли партии в пролетарском перевороте. "Основным инструментом пролетарского переворота служит партия"(стр, XIV). Я иллюстрирую эту мысль на опыте поражений послевоенного революционного движения ряда стран. Наша ошибка, говорю и повторяю я, поскольку мы преждевременно ждали победы европейского пролетариата на исходе войны, состояла именно в том, что мы все еще недостаточно оценивали значение партии для пролетарской революции. Немецкие рабочие не могли победить ни в 1918, ни в 1919 годах, потому что у них не было основного орудия победы - большевистской партии. Я двукратно подчеркиваю в предисловии, что буржуазия при захвате власти пользуется целым рядом своих преимуществ, как класса, пролетариату же эти преимущества может заменить только революционная партия.

Если есть вообще мысль, которую я, со времени поражения германской революции, повторяю, подчеркиваю и развиваю с удесятеренной настойчивостью, так это именно мысль, что даже самые благоприятные

революционные условия не могут дать победы пролетариату, если им не руководит настоящая революционная партия, способная обеспечить победу. Такова главная мысль моего тифлисского доклада "На путях европейской революции" (11 апреля 1924 года), как и моих докладов "Перспективы и задачи на Востоке" (21 апреля 1924 года), "Первое мая на Западе и Востоке" (29 апреля 1924 года), "На новом переломе" (предисловие к книге "Пять лет Коминтерна"), "Через какой этап мы проходим?" (21 июня 1924 года) и прочее и прочее.*Так, в названной выше тифлисской речи, разбирая причины поражения германской революции, я говорю: "Почему же все-таки в Германии нет победы до сих пор? Я думаю, что ответ может быть только один: потому что в Германии не было большевистской партии и не было у нее вождя, какого мы имели в октябре... Не хватало партии с таким закалом, какой имеет наша партия. Это, товарищи, центральный вопрос, и из этого опыта должны будут учиться все европейские партии, и мы с вами должны будем учиться еще яснее и глубже понимать и ценить характер, смысл и природу нашей партии, обеспечившей пролетариату победу в октябре и ряд побед после октября". ("Запад и Восток", стр. 11). Повторяю, это основная, руководящая мысль всех моих докладов и статей, связанных с вопросом о пролетарской революции, особенно же после прошлогоднего поражения в Германии. Я мог бы привести десятки цитат, доказывающих это. Мыслимо ли допустить, что эту главную мысль, главный вывод из всего исторического опыта, особенно же из опыта последнего десятилетия, я внезапно забыл, устранил или исказил, работая над "Уроками Октября"? Нет, это немыслимо, и этого не было. Этого не было и в помине. Наоборот, все мое предисловие построено на том стержне, который я обрисовал в своем тифлисском докладе: "мы с вами должны будем учиться еще яснее и глубже понимать и ценить характер, смысл и природу нашей партии, обеспечившей пролетариату победу в октябре и ряд побед после октября". Разумеется, я не доказываю заново этой мысли, потому что этот "урок" октября считаю доказанным, проверенным, бесспорным и несомненным. Но именно мысль о решающей роли партии и ее руководства составляет стержень моего предисловия. Чтобы доказать это, надо было бы просто процитировать все предисловие, выделив жирным шрифтом его руководящие мысли. К сожалению, это невозможно. Мне остается только просить заинтересованного читателя прочитать или перечитать, под указанным углом зрения, предисловие с карандашом в руках, и в частности, обратить особое внимание на страницы: XII, XIII и XIV, сс. XLI, XLIII, XLVI, главу "Еще раз о Советах и партии в пролетарской революции" (стр- LVII). Здесь я ограничусь одним только примером. В заключительной главе предисловия я восстаю против всплывшей за последний год в нашей печати мысли о том, что в Англии революция может войти "не через ворота партии, а через ворота профсоюзов". Я говорю по этому поводу в своем предисловии: "Без партии, помимо партии, в обход партии, через суррогат партии пролетарская революция победить не может. Это есть главный

* См. в частности: Л. Троцкий, "Запад и Восток", Москва, 1924 г.

урок последнего десятилетия. Верно, что английские профсоюзы могут стать могущественным рычагом пролетарской революции; они могут, например, в известных условиях и на известный период даже заменить собою рабочие Советы. Но сыграть такую роль они могут не помимо коммунистической партии и тем более против нее, а лишь при том условии, если коммунистическое влияние в профессиональных союзах станет решающим. За этот вывод -- относительно роли и значения партии для пролетарской революции - мы слишком дорого заплатили, чтобы так легко от него отказываться или только ослаблять его" (стр. IX), А меня как раз обвиняют в том, что я отказываюсь от него или ослабляю его! Достаточно, после всего сказанного выше, этой одной цитаты, чтобы показать, что мне приписывают, под именем "троцкизма", тенденцию, прямо противоположную не только духу и букве моего предисловия, но и всему моему пониманию пролетарской революции. С этой точки зрения указания на то, что я забываю или сознательно замалчиваю роль в перевороте Петроградского Комитета нашей партии, представляются уже совсем неуместной придиркой. Предисловие мое не есть рассказ о роли отдельных учреждений или организаций партии, не есть вообще изложение событий, а есть попытка выяснения общей роли партии в ходе пролетарского переворота. Я не излагаю фактов, а предполагаю их в общем и целом известными. Я исхожу из руководящей роли партии, разумеется, в лице ее живых и действующих организаций, - как из основного положения. Я не игнорирую и не замалчиваю то, что по ходу изложения предполагаю само собою разумеющимся. Никакие натяжки, никакие софизмы не смогут опрокинуть того факта, что центральное обвинение, выдвинутое против меня - в умалении значения партии - ложно в корне и находится в вопиющем противоречии со всем тем, что я на деле говорю и доказываю.