«Прости»?

И это все?

Вот так просто?

— Ты меня совсем за идиотку держишь? — Проглатываю слезы, и клянусь самой себе, что если пролью из-за него еще хоть слезинку, больше никогда не куплю себе духи дороже тысячи рублей.

Но руки почему-то поднимаются сами собой, сжимают в кулаках вечно скрипящую кожу его куртки.

Это проклятый Стокгольмский синдром — жертва влюбляется в своего палача, потому что он слишком убедительно рассказывает полным печали голосом, что не он такой, а просто так распорядилась судьба.

— Я заслужил, — говорит сдавленным голосом. — Заслужил потерять работу с волчьим билетом, пережить все это дерьмо. Но не заслужил потерять тебя.

Что б он провалился!

Мне так отчаянно хочется ему верить, что я физически ощущаю, как кровяные тельца в моих венах разбиваются на два лагеря и устраивают побоище, отстаивая каждый свою правду.

Все отсыпаются, так ведь?

Никто не безгрешен, иначе мир был бы идеально приторным, и жить в нем было бы невыносимо скучно.

Если человек признал ошибку и наклонил голову, кто больший злодей — она, раскаявшийся, или тот, кто не может простить, потому что намертво сросся со злобой?

А потом я вспоминаю тот день, когда меня отчитывал начальник службы безопасности «ТриЛимб», вспоминаю лицо генерального директора и его полную триумфа ухмылочку, вспоминаю разговор с Грозной.

И проклятую чашку с потрескавшейся позолотой на имени «Елена».

Ничего этого не было бы, если бы Призрак не решил, что его правда — правдивее, и его красивая жизнь — важнее.

Важнее, чем я.

Мои пальцы разжимаются сами собой.

Руки обессиленно опадают вдоль тела.

И какая-то назойливая строчка из попсовой песни: «Я отпускаю тебя, я опускаю оружие…»

Почему в самые трагические моменты в нашей жизни, в голову приходит не возвышенная проза, а именно вот это — затертое всеми радиостанциями страны, сопливое и подростковое?

— Маша. — Шепот Призрака почти с надломом, как будто ему, как и мне, сдавило горло. — Прости меня. Я реально не понимал, что творил. Ты была такая со всех сторон успешная, а у меня ни фига не клеилось, даже если я рвал зад двадцать четыре на семь. Представляешь, взрослый мужик обзавидовался молодой соплячке, и испугался, что недостаточно успешен для нее.

Я понимающе киваю.

Правда понимаю, потому что быть устроенной и успешной в глазах окружающих — это мой личный «пунктик».

Только между нами все же есть огромная разница.

Я бы никогда не пошла по головам ради своей красивой жизни.

Я бы лучше осталась на всю жизнь неудачницей, чем предала человека, который делит со мной постель.

— Знаешь, — мне уже не хочется плакать — только выговорится, — я бы простила тебе Ленку. Может, не сразу, но мы могли бы просто общаться какое-то время, и если бы ты хотел меня вернуть — я дала бы тебя шанс, клянусь. Хоть это и звучит как будто я расписалась под тем, что ничтожество.

Он хрипло смеется, обнимает мое лицо ладонями и смотрит сверху вниз.

— Я соскучился по твоим этим речевым оборотам, — улыбается еще шире.

Не сразу, но до меня доходит, что мой Призрак решил, что я готова идти на попятную.

Чувствую себя почти стервой.

— Но я никогда не прощу тебе предательство, — продолжаю свой маленький монолог, и мне почти больно, потому что улыбка медленно сползает с его лица. — Потому что больше никогда не буду чувствовать себя в безопасности рядом с тобой. Это, знаешь, как привычка сворачивать рабочий стол компьютера — она просто есть и она просто работает на автомате, даже если рядом никого.

— Я клянусь, что…

— Нет, Призрак. — Получается слишком жестко. — Нет.

— Я тебя не отпускаю, — он упрямо трясет головой. — Давай ты просто выдохнешь, успокоишься и…

— Нет, — упрямо повторяю я.

— Пожалуйста, не делай этого.

— Ты не оставил мне выбора.

Идиотский диалог.

Дурацкие слова, которые все равно уже ни на что не смогут повлиять, а только растягивают агонию.

Мне не становится легче.

Моя месть свершилась ювелирно точно, мне не к чему придраться.

Предатели наказаны.

Но долгожданное облегчение не наступает.

Я собираю волю в кулак, упираюсь ладонями в грудь Призрака и отталкиваю его.

На этот раз он поднимает руки и отступает, признавая поражение.

— Я тебя дождусь, Ванилька, — говорит с той самой немного самоуверенной улыбкой, от которой я когда-то так глупо потеряла голову. — Месяц, два, полгода, год. Просто держи в голове, что на этом земном шарике есть человек, который принадлежит тебе. Независимо от всего — я всегда буду твоим Призраком.